Есть ли в тебе возможность, надежда для меня, о, пышная Кордова?
У сердца, которое пылает в твоем отсутствии, будет целебный источник;
Можно вернуть твои восхитительные ночи в Сьерра-Морене?
Красота была твоим видом, и твоим пением, той музыкой, которая звучит.
Ибн Заидин, «Пышная Кордоба»
О, Родина! О, цвет Испании!
Он делал многое, чтобы Медина Азахара спала сном забвения, покрытая песком, тишиной и пустого ужаса у подножия Сьерра-Морены. Он сделал многое, чтобы Кордова, далекая и одинокая, прекратила быть городом тысяча и одной ночи, и как поэт, путешествующий всадник и политический заговорщик Ибн Заидин написал свою элегию.
Прошло еще более трех с половиной веков, прежде чем кастильские бойцы стали хозяевами бывшей столицы аль-Андалус и более чем двенадцать веков с тех пор, как в Риме и Сенека и Луций теряли надежду, между площадями, заброшенными форумами и бесплодными улицами его высоких стен, повторяя молчаливой ночью ту же жалобу мрамора, которую сегодня шепчут туристам колонны на улице Капитулов, останки и обломки римской Империиhttp://ecologia-cultur.ucoz.ru/photo/2-0-89:
«О, время, для какого несчастного конца ты предназначаешь работы,
которые кажутся нам бессмертными!»
Франциско де Риоха
Когда Луис де Гонгора воскрешает в своем знаменитом сонете спокойный и любимый город, прошло уже много времени с тех пор, как звук колоколов стал одной из привычек вечера, и как испано-мусульманские хроникеры рассказывали о поражениях и ссылках под небом полумесяца, и о римских богах, у которых едва ли останется в их мраморных руках пепел их вчерашнего дня.
Когда Карлос V, король с душой странствующего рыцаря и мечтателя, посетил город, он своими собственными глазами увидел новое здание собора, возведенное на центральных нефах бывшей большой мечети. И тогда он с горечью произнес знаменитую фразу: «Если бы я раньше знал, что у вас получится, я бы не позволил вам этого делать. То, что вы строите, можно найти везде, а то, что вы разрушили – нигде».http://ecologia-cultur.ucoz.ru/photo/2-0-95
Герцог Лерма издал указ об изгнании морисков, последних бледных теней аль-андалусского прошлого. И солдат из гражданской гвардии Фландрии, похожей на густые облака насекомых, которые вертятся на отбросах рынка, приходя к заключению об удаче испанских походов, гордо сказал: "Я ничего не заработал. Я ничего не потерял. Но я там был. Это прошло - совсем".
Ничто из всего этого, однако, кажется, не трогает старика и высокомерный поэт, каждое сияющее слово которого - бриллиант, который пресыщен в своей благородной бедности и стремится к фортуне далеко от Кордовы, воспевает элегантность и тишину родного угла.
«О великолепная стена, о башни, коронованные честью, величием, изяществом!
О большая река, великий король аль-Андалус, благородные ристалища, так и не ставшие золотыми!»
И возможно Луис де Гонгора, когда он это писал, вновь проходил те улочки, узкие и молчаливые, замощенные белой галькой, по которым звучно отдаются шаги пешехода. http://ecologia-cultur.ucoz.ru/photo/2-0-104А на чистом синем небе четко вычерчивается высокая башня мечети - собора. Внизу - сады; маленькие скромные церкви; фонтанчик, который течет из какого-то невидимого внутреннего двора, между апельсиновыми деревьями, с постоянно звучащей музыкой; и текущий по ту сторону высоких стен Гуадалквивир, и дальше, равнины и горные цепи Кордобы, в которых мало что встретишь, но каждое кажется чем-то существенным и вечным.
«О, плодородная равнина, о, возвышенные горы,
которым благоприятствует небо и золотит день!»
На протяжении всей своей жизни, через все испытания и перемены, Луис де Гонгора пронес в себе сентиментальную частицу Кордовы. Это был город, ради которого он оставил двора Филиппа III, и где он, в конце концов, закрыл глаза в мир. В то же самое время, Инка Гарсилазо де Вега, сын иберийского капитана благородного происхождения и перуанской принцессы, перевел философские диалоги сефарда Леона Ебрео, и написал «Комментарии» - первую историю инков, напечатанную затем в Лиссабоне в 1609 году.
Здесь, в Кордове, располагаясь в крепких стенах дворца - крепости, построенного в XIV веке для Альфонсо II, метис Гарсилазо мог вспоминать чудесный подвиг, рассказанный тысячу раз в старинном родовом доме в Куско его наставником: о дуэли, в которой его испанский предок победил гигантского мавра в Веге Гранады, отсюда геройское происхождение его имени. Он мог воскрешать в памяти и другого своего предка, любимца неутомимого кастильского короля, который умер от чумы в Гибралтаре, или отступить еще дальше во времени и трепетать перед славой Гарсии Перес де Варгас, и его могучих, решительный бойцов, которые взяли Севилью для короля Фернандо III Кастильского, завоевателя Кордовы в 1236 г.
Тогда же Инка Гарсилазо присоединился к боевой фаланге его испанских предшественников, завербовавшихся в имперскую армию Филиппа II, и жил простой военной жизнью в Италии, на Средиземном море, в Альпужаррас... Но сейчас, когда приблизился шестой десяток и пришла пора менять военный наряд на штатскую одежду, он чувствует, что погружается в фантазию голоса, который берет начало из бедности его детства. И в дымке нереального вновь поднимаются убогие здания Куско. Он сильно испугался воспоминаний, которые услышал от своих перуанских родственников, и тех историй, которые ему обычно рассказывали индейцы, приезжавшие, чтобы оплачивать налоги его отцу, капитану Себастиан Гарсилазо Вега.
Столько славы, столько красоты, они подвергались риску того, чтобы потеряться навсегда. Потому что очень скоро умрут последние свидетели, и с ними умрут, чтобы не появиться никогда, последние образы прежних повелителей. Очень быстро рассыпались камни. И то, что было империей инков, осталось миражом рассеянных дворцов. Старик Гарсилазо содрогается. Он возвращается в свой дом в Кордове. Он берет ручку и начинает писать: "Четыре условия, которые были у Империи инка, когда испанцы вошли в него, были следующими: на севере..."
И путешественник, который прибыл в Кордову, чтобы воскресить в памяти город эмиров и халифов, и находится в часовне Душ мечети - собора с эпитафией этого солдата-писателя, он представляет скрип пергамента под пером, он представляет час написания, и понимает - это пора спасения, час, в котором язык завоевателя охраняет память завоеванного, в котором душа Инка Гарсилазо наполняется призраками и шепотом.
"Трокосенос правит в вассальной зависимости", говорит Гарсилазо, которому повторял это в Куско старый князь, его двоюродный дедушка, пока сумерки сгущались со вздохами. И расстроенный ritornelo вспоминает стихотворения, которые много лет назад он замышлял в африканской тюрьме Агмат, около столицы альморавидов Мекнеса. Армия этого испано-мусульманского короля сумела захватить Кордову, когда аль-Андалус уже была поделена кознями и интригами на небольшие царства - таифасы и халифат уже не существовал, Аль Муйамид из Севильи написал:
"Я поменял величие под тенями знамен на низость из железа и тяжелых соединительных звеньев.
Раньше, мое железо было острыми копьями, стройными начищенными до блеска мечами.
Сейчас, оно расплавилось в черных цепях, которые грызут мои ноги как львы."
Часто история - это, память, рожденная из удовольствия узнать то, что уже не возможно ощутить, что будет навсегда странным и отдаленным. Грандиозный форум теней, сохранившихся только в рукописях, город, появляющийся из руин или из голоса прошлого. И также как и принцы американской родни Инка Гарсилазо постоянно намекали на его потерянное величиие, так и поэты Ибн Заидин и Ибн Суайуд, которые пережили в своей первой молодости последнее сверкание Кордовы, напоминали со слезливой меланхолией своим молодым собеседникам время любезных и блестящих ночей того времени, не знающих опустошительных гражданских войн и непрерывных грабежей, которые разделили их жизни, когда начался XI век.
«Однажды - рассказывает нам Ибн Суайуд на странице некоего письма своему внуку Альманзору – было мне пять лет, твой дедушка положил передо мной огромное яблоко, на которое я смотрел с детской жадностью. Поскольку ни мой рот, ни моя рука не могли его поместить, он сам разделил мне его своими зубами...»
И потому, может быть, превосходный историк Ибн Хайан, который, когда в XI веке писал свои дворцовые Анналы Хакима II, представлял ту Кордову, убитую интригами и армиями, как спокойную Мекку Запада, сад вселенной, точку встречи языков и путешественников, муравейник поселков, культурную столицу, центр власти: золото дней, которое, несомненно, видело блеск в глазах его предков.
В этот город в VIII веке прибыл юноша из рода омейядов Абд-Рахман – последний из захиревшего рода, принц без царства и без будущего, - для того, чтобы была изобретена родина садов и крепостей, т.к. возвращение в Дамаск было ему запрещено навсегда. Из этого города вышли армии, которые казались большими, и которые казались еще больше из-за военной славы Альманзора, и в конце X века они принесли ужас и разрушение своими походами в основном на севере полуострова, куда ранее не доходила никогда мусульманская армия, разоряя Галисию и обирая Барселону.
Здесь была библиотека Аль-Хакима II, самой важная для всего Запада, четыреста тысячи томов которой вскрывали время и сохраняли знание древности как, например, библиотека Александрии. Здесь, гораздо позже, пережил свое детство философ, толкователь и исследователь Библии и врач еврей Маймонидес, автор «Путеводителя растерянных», одной из вершин средневековой литературы. Здесь прожил большую часть своей жизни врач и философ Aверроес, который, будучи мусульманином, почитал Аристотеля.
Кто не помнит что-то из этой истории? Кто не представляет нежность луны на фоне стрел минаретов и чудес архитектуры, которые радовали путешественников X века? Кто не подозревает об обильном богатстве мечети, ее лесе арок и колонн, ее мозаики с геометрической растительностью, ее фантастическими аркадами, ее стихами из Корана, написанными на мраморе, гипсе и штукатурке?
Мечеть Кордовы, единственная оставшийся среди более шестисот, которые были в большом старом мусульманском городе, - царство этой тайны, которую лорд Дансейни назвал « дух исчезающих больших современных городов»; под подковами его арок мы представляем себе забытые молитвы правоверных испано-мусульман, что измеряли жизнь по правилам Корана.http://ecologia-cultur.ucoz.ru/photo/2-0-96 Хотя нынешняя облицовка собора искажает и непоправимо затемняет спокойствие пространства и гармоничное деление арок и колонн, изобилуя ослепительными барочными образами XVI и XVII веков, испано-мусульманское искусство продолжает оставаться здесь самой ценной частью набора того, что в Кордове обычно называется «араб»: есть римская часть и вестготская, другая часть - византийская, есть иранская часть, и, в конце концов, необычная подлинно андалусийская.http://ecologia-cultur.ucoz.ru/photo/2-0-98
Как Альгамбра Гранады, мечеть Кордовы нам кажется в то же время неизменной и хрупкой, поднятой навсегда, но также очень тонкой, как будто те, кто построили ее на месте уничтоженной базилики Сан Висенте, используя сначала участки стен и многочисленных колонн вестготов и даже римлян, имели в виду мимолетность каждого замысла вечности.
Равно как и соборы, мечеть Кордовы поддается влиянию различных эпох, королей и ремесленников. Ее строительство начинается с повеления Абд Аль-Рахмана I, который приказал строить первые одиннадцать пролетов в конце VIII века. Затем её расширяют и украшают так, чтобы превратить в одну из лучших работ во всем исламском искусстве. Его преемник во власти; тонкий политик Абд Аль-Рахман II, который строил государство, так же внимательно как его ремесленники добавляли восемьдесят колонн к уже установленным десяти из примитивного святилища, так что в соборе помещались уже семнадцать тысяч правоверных. Первый халиф Абд Аль-Рахман III расширил внутренний двор апельсиновых деревьев http://foto.mail.ru/mail/petrovvg2008/13/1077.html и построил монументальный минарет с двойной лестницей, сегодня заключенный в башне колокольни, которую Ернан Руис III построил в XVI веке. Следущим был мудрец и роскошный меценат, друг литературы и искусства, халиф Аль-Хакан II, зачинщик самых красивых реформ: михраб и максура. Оба изобретения, украшенные мозаичной глазированной посудой, были посланы императору Константинополя, другу и союзнику кордовского халифа. И, в конце концов, узурпатор халифатской власти и неутомимый воин Альманзор, который увеличил число нефов, добавляя к восточной части еще восемь, доводя таким образом их общее количество до девятнадцати, что вызвало потерю центрального положения, которое было у михраб.http://ecologia-cultur.ucoz.ru/photo/2-0-93
Сегодня, созерцая архитектурное решение Ернана Руиса Старшего построить новый собор на мечети, или останавливаясь перед великолепным хором, стулья которого вырезал Герцог Корнехо из первой древесины красного дерева, прибывшей из Америки, путешественник может оказаться в образе другого путешественника, который посетил аль-Андалус, когда слава Кордовы уже погибла, а Гранада была слабым осажденным царством. Историк и знаток севильского прошлого Ибн Хальдун, отец социологии, писал в XIV веке: «Это будущее всех династий и всех городов».
Здесь, в Кордове, есть много общего с очень похожей своей формой Собором Святой Софии в Стамбуле, с его минаретами и его внутренним христианским и мусульманским украшением, - это чувство, нерасплавленное историей, благодаря которой все в этой жизни перемешивается: Медина Азахара, камни которого и украшения использовались для других зданий Кордовы и больших современных городов Средиземного моря, и глубоко оскорбленной мечети, с чудесным куполом и с его листвой арок подковы, внезапно открывающимися остроконечными долями, чтобы показать дверь сказочного михраба.
Здесь, заключенный в это священное пространство, существует этот потерянный город, безвозвратно утерянный навсегда, как уже умершая звезда, которая неуверенно блестит посреди ночи. И, здесь путешественник может читать мир эмиров и халифов таким же образом как мир старого Багдада, разоренного монголами, был прочитан самим Ибн Хальдуном, который написал:
«Человек, который отрицает возможность факта, потому что он не был очевидцем этого, или потому что ничто сходное не произошло в его времени, этот человек был бы неспособным признавать возможные вещи... Поэтому мы не должны отрицать правдивость анналов бывших династий, потому что они, очень часто, относятся к таким явным и общеизвестным фактам, которые заставляют нас поверить в их существование».
И некоторые страницы еще до написания его «Введения в универсальную историю», возможно глядя на Кордову из его прекрасного Каира:
«Памятники, оставленные династией происходят от силы, которой эта династия обладала в эпоху их осуществления... См. еще мечеть, основанную в Кордове Омейядами и мост, который пересекает реку этого города».
Карта красоты
Но Кордоба независимого эмирата и халифата Омейадов не только был городом дворцов и мечетей, муэдзинов, звонящих к молитве, и бесчисленных лиц, победных армий и гаремов рабынь, и интриг безжалостных визирей. Это был город, где были перемешаны самые различные этнические группы, культы, культуры, языки и дела, мир где, в расточительности полуденного света, все пульсировало, перемешанное жизнью: деньги, торговцы, послы, наемники, евнухи, нищие, предсказатели, водоносы, монахи, раввины...
Также это была столица знания, ось интеллектуальной жизни Запада и культурная столица, сравнимая с Багдадом и с Константинополем. Многие из идей, которые арабы замыслили на Востоке, также как и идеи, которые они подхватили в своих путешествиях, прибыли в аль-Андалус, в Европу через Кордову. Современная числовая система, происходящая из Индии; формула бумаги, китайского изобретения, импортируемая из Самарканда и Туниса; производство шелковичного червя, ставшее известным астрологу и поэту Аль Газаль во время его посольства в Константинополе, или рассуждениях о «Материи медицины» Диоскура, которые были посланы Константину VII Порфироносцу вместе с греческим монахом и полиглотом для того, чтобы он это переводил на арабский язык, вот отдельные примеры такого культурного движения.
Неустойчивые связи с почти бесконечно далеким Багдадом и дипломатические контакты с Византией, терпимость ученых, которые действовали как посредники и переводчики, использование греческих и латинских источников, позволили образоваться в Кордове собственному культурному типу. Здесь, в беседах в кругу друзей, на которых поэты развлекались вином и рабынями, была объяснена политическая и интеллектуальная неполноценность христианских царств Иберийского полуострова. Слова историка Ибн Саид - маленькое изображение этого презрения, с которым испано-мусульмане созерцали жизнь грубого севера:
«Все жители этих районов принадлежат к одной категории; это народы, которым Бог дал анархический и упрямый дух и привил им любовь к беспорядку и к насилию».
Золотая эра Кордовы пришлась на X век - эпоху, открытия в которой реализовали очень много основных исследований в медицине, ботанике, математике, философии, географии и остальных ветвях науки, включая, конечно, и теологию. Переводчики, продавцы книг, писатели, ученые, астрологи и алхимики собирались тогда в столицу аль-Андалус и делали это совершенно правильно, потому что это был город, открытый для пиршества, которое только большие центры ислама предлагали искателю культуры, поскольку Кордова была калейдоскопом знания. Все здесь подражало Востоку.
Оттуда пришли арабы, чтобы обосноваться в Андалусии, и продолжали приходить до конца существования халифата. Среди них особенно гостеприимно принимались мудрецы и ученые, чтобы они могли показывать и развивать здесь свои возможности и знания. Музыкант и иракский поэт Зириаб, который ввел игру в шахматы при дворе Абд-Рахмана II, врач Аль-Харрани, один из первых мусульман, который посвятил себя медицинской науке на Иберийском полуострове, или поэт и большой филолог Aль-Кали, который родился в отдаленной Армении, и которому Рахман III, предложил прекрасный дом и огромную заработную плату для того, чтобы тот оставил Багдад ради Кордовы.
Кульминационный момент кордовской литературы и поэзии пришелся на время Хакама II, который хотел знать все и обладать всеми книгами и прочитать все книги. Рассказывают, что Аль Мамун, великий халиф и господин Багдада в IX веке, однажды видел сон, возможно, наиболее важный и удачный в истории. В этом сне ему явился Аристотель, и по его совету, халиф послал своих эмиссаров в разные места, даже такие далекие как, например, Константинополь в поисках стольких рукописей, сколько они могли найти, и основал в Багдаде центр, посвященный переводу. Мы не знаем, имел ли Аль-Хакам II, второй халиф Андалусии, похожий взгляд по отношению аль-Андалус. Но что мы точно знаем, так это то, что у него был постоянный делегат в Багдаде, единственная обязанность которого состояла в том, чтобы копировать любую только что вышедшую в свет книгу, и в том, чтобы люди, посланные им, воровали книги в библиотеках Дамаска, Каира или Константинополя и принимали участие в торгах на рынках книг Востока для того, чтобы получить такие, которых еще нет в Кордове.
Кордова Сенеки превращается таким образом в Кордову Ибн Абд Рабихи, певца боевых подвигов Абд Рахмана III и автора энциклопедии, который скрупулезно разрабатывал все её возможные темы и разделы. Другими заметными личностями были влиятельный придворный врач еврей Хасдай; историк и библиограф Ариб, секретарь Хакама II и охранник его огромной библиотеки; врач и писатель Ибн аль-Катани, стихотворения которого изобилуют сравнениями вина с солнцем и звездами; хирург Абулькасис, научный труд которого о хирургии, переведенный на латинский язык, использовался по всей Европе в течение веков; математик и астролог Аль-Махрити, который впервые перевел на арабский «Планисферу» Толомео и предсказал разрушение халифата. Позже, уже во время всеобщей гражданской войны, в Кордове жил поэт неоклассицизма Ибн Зуаид, создатель светского путешествия в загробный мир, предшественника «Божественной комедии», в котором писатель испано-мусульманин разговаривает с двойниками или вдохновляющими гениями самых больших поэтов, силуэты которых он обозначает с едкой точностью.
Это также город, который выживает в обыденности путешественников, потому что Кордова Омейядов пролила почти столько же чернил, сколько и крови. Сколько войн было начато и сколько раз доставались ею из ножен стальные клинки! И сколько удовольствий она содержала в себе, и какие восхитительные и счастливые человеческие жизни проходили в ней, хотя на самом деле жизнь никогда не была такой приятной как помнил ее в своих поэмах Ибн Заидин!
«Не предоставил Бог спокойствие тому, кто отступается от того,
чтобы помнить тебя
и кто к тебе не приезжает с дрожащими крыльями желания!»
«Оцепенение красоты», как сказал восточный путешественник Ибн Авдаль, который отметил в X веке, что никакой город Магриба, Египта или Сирии не был таким большим как Кордова, и что жители Кордовы предпочитали беззаботность военным упражнениям.
После пепла
Абд аль Рахман III, который приказал построить исключительный дворцовый ансамбль, бывший отображением его власти и самым большим современным административным центром, а также городом более красивым, чем какой-либо другой в мире, не мог себе представлять, что вся его работа - Медина Азахара и халифат – будут опустошены менее, чем через 50 лет после его смерти. Но так и случилось. Гражданская война раздавила хваленую Кордову Омейядов уже при первом халифе, но потом была укреплена узурпатором Альманзором..http://ecologia-cultur.ucoz.ru/photo/2-0-105 И из тех халифов, которые сидели на кордовском троне с 15 февраля 1009 до 1031 года, пять захватили власть оружием.
Все произошло со скоростью, изумившей путешественников и послов. Не как медленное угасание последних лет Византии, ни как упадок Багдада после монгольского завоевания или постепенное разрушение Империи испанской Австрии. Кордова Омейядов рассыпается внезапно, как величественный песчаный замок, смытый волной.
«О рай, на который ветер враждебности дул грозовой,
разрушая его, как он дул на его жителей, уничтожая и их!»
Ибн Зухаюд
Но если в политической области ни таифас, появившиеся после разрушения кордовского халифата в 1031 году, ни североафриканские империи, которые последовали за ними, не смогли остановить упадок аль-Андалус, то то же самое нельзя сказать о культуре. Дворы таифас, облагодетельствованные прибытием большого числа интеллектуалов, бежавших из Кордовы, соперничали в том, чтобы показать просвещенность своих монархов, меценатство которых дало крылья мусульманскому творчеству, уже расцветшему во времена могущества Омейядов. Искусство стало искать сюрпризы в арках и переплетенных узорах сарагосского дворца Альхаферия, с их декоративным стремлением произвести эффект, такой отдаленный от жесткой суровости севильских Золотой и Флюгерной башен, построенных во времена, относящиеся к альмоадам. Без сомнения, никак не сравнить дворцовую крепость эмиров Гранады с Альгамброй, с мечетью Кордовы, самым большим символом мусульманского наследства на Полуострове.
Эпоха таифас была временем максимального взлета испано-мусульманской науки, которая особенно развивалась в Толедо Аль-Мамуном и в Сарагосе Аль-Муктадиром. И конечно, это был великий час испано-мусульманской поэзии и превосходного литературного жанра.
Именно сейчас, в XI веке, всегда сосланный и преследуемый Ибн Хасм из Кордовы превращает историю своей жизни в историю своих книг: философских, юридических, теологических, исторических, чисто литературных... Среди них – «Ожерелье голубки», самый известный текст о любви, который никогда прежде не писался в мусульманской цивилизации, и чарующая и амбициозная «История критики религиозных идей» - первопроходческая работа в сравнительном изучении религий. Тогда же житель Кордовы Ибн Заидин, самый знаменитый из поэтов аль-Андалус, выразил с нежностью и тонкостью свою несчастную любовь к Уальяде, последней принцессе Омейядов Кордовы:
«Если бы ты хотела, было бы между нами двумя то, что не терялось бы:
секрет, хотя был раскрыт каждый секрет, этот никогда не разгласился бы;
достаточно знать тебя, любовь!, что, если бы ты поддержала мое сердце,
оно могло бы выдержать то, что другие сердца не выносят, и терпеть».
У поэтов и поэзии всегда был самый высокий престиж в бывшем арабском мире. Когда арабы впервые появились на мировой арене, с возникновением ислама и завоеванием империи, у них уже была превосходная поэзия для декламации, и ее создатели не были неуклюжими новичками. Со временем произошли изменения, но главенство классиков было признано навсегда, и целью большинства писателей была повторная шлифовка старых моделей со все более тонкими, скрытыми изменениями подобных и смелых гипербол.
Поэзия аль-Андалус не только родилась как ветвь этого восточного уроженца, но кроме того, постоянно укреплялась и изменялась привоями, приходящими из Багдада. Тот факт, что существовало несколько дворов, которые конкурировали между собой в защите искусств, дал испано-мусульманским поэтам возможность пробовать свои таланты и превращать это восточное растение, укрепленное в новой земле под кордовскими Омейядами, в утонченной арабеске слов и значений.
Из всех мелких царств, которые появились вслед за падением халифата Кордовы, самым сильным и значительным, с политической и литературной точки зрения, было царство, установленное в Севилье. Если Сарагоса и Толедо хвастались своими научными мудрецами, то город на Гвадалкивире славился своими поэтами, так как никогда в истории аль-Андалус не было такой блестящей и гениальной поэзии как в течение царствования его третьего и последнего короля рода абади Аль-Мутамида.
Символ аль-андалусской поэзии XI века, также как и трагического конца царств, стертых относящимся к альморавидам приливом и отливом 1086 года, культурный севильский король считал своим учителем и советником знаменитого и уже старого Ибн Заидина, а визирем - ищущего приключений поэта и хитрого дипломата Ибн Амара. Жестокий и расчетливый как политик, Аль-Мутамуд создал утонченный двор, наполненный поэтами, артистами, музыкантами и мудрецами, и поэзию любви, которая оперировала снами, тенями, садами, ароматами вина и сандала:
«Рассвет сорвал одежду темноты
равно как красивая Maксá лишила меня грусти, коснувшись меня.
С вином её слюны, меланхолией её щек,
мы предложим тост за неё»
Жизнь и поэзия неотделимо соединились в Аль-Мутамиде. Даже не военные неудачи, которые ясно показывали неизбежное падение его правления, не смогли сдерживать поисков совершенной метафоры или самого элегантного выражения. Даже ссылка не погасила его неисчерпаемой лирической страсти. Заключенный далеко от Севильи, он составил лучшие поэмы своего сборника стихов, для этого ударяя по струнам ностальгии аль-Андалус. В конце концов, его существование было больше существованием большого поэта, чем воинственного короля. Ровно наоборот тому, о чем мечтал Ибн Заидин, который ошибочно увидел в Аль-Мутамиде героя, наделенного достаточным количеством качеств, чтобы воссоединить аль-Андалус. Может быть поэтому, его могила в Агмаре известна как «могила чужеземца», из-за стихотворения, которое он сам написал как собственную эпитафию:
«Могила чужеземца,
что вечерней и утренней моросью орошает тебя,
так ты покорил оставшееся от Аль-Мутамид бен Абада.
Разум, наука и великодушие лежат в тебе;
изобилие в засухе и воде для жаждущих».
Самый великий философ
Считается, что золотой век испано-мусульманской культуры закончился с началом североафриканских вторжений берберских племен альморавидов и затем альмоадов в XI и XII веках, но это не совсем верно: наоборот, в поэзии, например, появляется популярный и главный писатель Ибн Кусман, а в теологии, например, мистик Ибн Араби Мурсии, ткач самых тонких духовных сюжетов.
Свидетельство высокого уровня исследований в аль-Aндалус, несмотря на перемену времен, это не только списки рукописей, которые сохранились, но прежде всего репутация, достигнутая в тех же центрах ислама судьей Ийядом или всегда злоязычным Авемпасе, сторонником эмигрирования в идеальные города. Но так как они не существуют, то, по его мнению, следует замкнуться в своей башне слоновой кости. И, конечно, со смертью Аль-Мутамида цивилизация аль-Андалус еще не произвела свой самый ценный и известный плод в области философской материи. Речь идет об Аверроэсе, который продолжает, развивает и превосходит все достигнутое этими двумя звездными фигурами эпохи альморавидов. Чего стоят только его ночные кордовские диалоги со знаменитым Aвензоаром, интересовавшимся прежде всего медициной, автором «Тайсира», учебника терапевтики и профилактики, в котором он впервые описывает абсцесс перикарда и рекомендует трахеотомию и искусственное питание через пищевод или прямую кишку.
"Хотя вы сожжете бумагу, вы не сможете сжечь то, что она заключает, потому что это я ношу в моей груди", написал в XI веке Ибн Хасм из Кордовы, когда политическое преследование и отлучение от церкви религиозными властями поломали его жизнь. Судья, врач и кордовский философ Аверроэс также узнал ссылку и гнев реакционеров. Из его работ также были сделаны костры, как и с тысячами томов, которые составляли библиотеку Аль-Хакама II, брошенных во внутренних дворах крепости и сожженных по приговорам, которые Альманзор помогал возбуждать, чтобы снискать расположение опасных фанатиков-книжников.
Аверроэс, оказавший такое большее влияние на историю мысли, по происхождению, вероятно, испанец, родился в Кордове в 1126 году, в семье судей. Бывшая столица халифата в Х веке Медина Азахара исчезла, правда еще оставались миндальные деревья, которые первый халиф сажал для того, чтобы его фаворитка не чувствовала хандру из-за снега, и уже загорелись дворцы и библиотеки, но старый большой современный город Омейядов еще был городом чувств, блестящим светом Запада.
Сегодня уже невозможно знать достоверно, каким был тот кордовский мудрец XII века. Его истинное лицо нам кажется таким же недоступным как лица статуй, скрытых на многие метры под землей. Но с небольшим количеством дат и данных о его биографии, которые есть у нас, мы можем говорить, что он был странствующим мудрецом, который был обучен в университете мечети, основыванной Абд аль-Рахманом III в X веке. Там он специализировался в законах и медицине, там узнал одиночество преследуемого и благосклонность дворца. Он хотел соединить Библию и Коран с мыслью Аристотеля и Платона, которая пыталась дать ответ на главную философскую проблему эпохи, а именно - согласование между разумом и избавлением. При этом он установил, что буквальное значение Корана, кажется, противоречило рациональной правде философов, поскольку суры Корана по канону должны были читаться в метафорическом смысле. Он, должно быть, очень быстро добился высокой репутации, так как Ибн Кусман посвятил ему строфы, в которых говорит:
«Он человек чистых и высоких целей.
Не имеющие знания идут к нему.
Вновь прорастает в нем источник мудрости».
Самой важной философской работой Аверроэса были его комментарии к сочинениям Аристотеля, которые вернули истинного греческого философа для истории и передали его мысль в Европу, когда христианские ученые и евреи Толедо перевели их на латинский язык.
Как говорит Борхес, может быть это не случайно, что история фиксирует мало таких красивых и патетических случаев как «это посвящение арабского врача в мысли человека, от которого его отделяли четырнадцать веков». Ко внутренне присущим трудностям мы должны добавить, кроме того, то что Аверроэс, не знавший сирийского и греческого языков, работал над переводом с перевода.
Переводчики арабской традиции делают различие между путешествием внешним и внутренним. Географическое путешествие мудреца XIV века Ибн Батута - чей маршрут, прерванный несколькими паломничествами в Мекку, включил пребывания в Магрибе, Мали, юге России, Афганистане, Китае, а также десять лет в Индии и полтора года на Мальдивских островах – оно, конечно, отличается от путешествия мистика Ибн Араби, который на восточном берегу его родной Мурсии, путешествовал в своем внутреннем пути к Аллаху, за светом, который блестел бы сильнее, чем аль-Андалус.
Тропы Бога пересекаются в исламской Испании со светскими дорогами, равно как в Альмерии, где соединяются море и пустыня, где в течение XII и XIII веков находился главный центр испано-мусульманского мистицизма. Maгомет указывал, что те, которые путешествуют по миру, понимают сердцем то, что они должны понять. И еще одно выражение пророка также говорит о путешествии: «Он ищет знание, хотя бы он будет в Китае».
Как и историк Ибн Хальдун в XIV веке, много мусульманских мудрецов, вдохновленных этими словами, совершили трудные путешествия, которые часто рассматривались как акты благочестия, таким образом тот, кто терял жизнь в одном из них, представал мучеником, равно как и тот, кто погибал на войне против неверных. Поэтому арабы вышли из своих границ, и это несмотря на то, что то была эпоха, когда объехать всю завоеванную территорию было совсем не легким делом. Среди тех, кто уехали дальше, были упомянутый Ибн Батута из Танжера и путешественник и валенсийский философ XII и XIII веков Ибн Иубаир, которому было запрещено паломничество в Мекку из-за того, что он пил вино, будучи визирем губернатора Гранады. Это наказание из-за вина оказалось ему, как нельзя кстати, судя по написанному им великолепному рассказу о путешествии «Через Восток». Этот рассказ стал одним из главных произведений на эту тему, самых характерных для мусульманского мира в средние века.Арабские путешественники помогали картографам и часто сами блистали в составлении карт, в ту эпоху это были карты Средиземного моря. Так, известен житель Сеуты Аль-Идриси, географ XII века, имевший два прозвища: «Сицилиец», из-за острова, где он делал свою работу, и «Кордовец», из-за города, в котором он сделал свои исследования.Как и Маймонидес, который в это же время пытался совмещать мозаику из религии и разума похожим способом, как понимал эту проблему Аверроэс, Аль-Идриси тоже находился под влиянием различных культур, которые объединялись и разделялись в Средиземноморье. Под покровительством норманнского короля Роже II Сицилийского была создана огромная карта, названная Карта Роже. Это была превосходная география, которая вмещала то, что увидели сами авторы и другие мусульманские путешественники, и которая затем, в течение веков, стала наилучшим источником знания о практически недоступной для европейского путешественника средних веков земле: об Африке или, например, центральной Азии.Toломeo одобрил теорию Аль-Идриси о климате. В ней он рассматривает Землю, разделенную на семь типов климата параллельных по направлению друг к другу и на десять секторов по меридианам - и назначил каждому из них особенный цвет. Его Атлантический океан темный: арабы называли его морем Мглы. Главный меридиан он разместил около Мекки, как этого требовал его религия. И как тогда было принято считать, Юг расположен в верхней части, а Север в нижней.Как отмечал Предраг Матвеевич в своем восхитительном «Средиземноморском Молитвеннике», Аль-Идриси позаботился и о местах отдыха путешественников по миру, проиллюстрировал эти приглашения и назвал их «садами радости». Одним из этих садов вполне могла быть прекрасная Кордова. Город, который во всю эпоху Омейядов и далее, в годы Аверроэса и того же Ибн-Идриси, мог внушить те же слова, которые написал Ибн Батута об Александрии, еще до того, как мусульманская цивилизация высохла и оцепенела под действием теократии и пустынь: «Он блестит как драгоценный камень. Он соединяет в себе всю красоту, потому что он находится между Востоком и Западом. Он передает свое сверкание Западу»..
|