Это самое святое дело, какое мы можем сделать.

Гордись тобой и мной, Фортуна,

Потому что это мы заставляем ее, а не она нас.

Ян де Мена,

«Лабиринт фортуны»

Море воспоминаний

В течение веков, море было очень далеко Эстремадуры. В средние века Эстремадура была внутренней землей, которая не могла даже мечтать о море. Земля грубых наемников, которые живут на границе и служат и христианам, и мусульманам для того, чтобы нажить состояние или стать господами областей или районов. Земля, где заканчиваются дороги мира, без какой-либо иного представления о путешествии, чем медлительная походка стад по привычным гористым местностям. Земля крестьян с манерами сеньоров и пасторов цвета дорог.

Эстремадуры альмоадов и кастильцев не достигал еще ритмический и рокочущий звук прибоя. Голос её дряхлых городов и древних стен, её обителей и монастырей, её одиноких замков и ущелий, её античного серебряного пути и источенных акведуков изменился только с 1492 г. 

Слово - тоже страна морехода. Здесь море - мираж, созданный Индией, которую открывал Христофор Колумб. Мало значения имеют частности, т.е. те события, которые были на самом деле и цена завоевания, запомнившиеся с высокомерием и горечью хроникеру Берналь Диас де Кастильо – «он умер в море», «он умер на палубе», «убит индейцами», «он умер в плену индейцев», «он умер из-за его смерти». Мало значит неизвестность, лишения или молчаливая смерть, которую находило большинство из тех, кто рискнул завоевать и колонизировать обширную землю, найденную генуэзским моряком. Легендарная Америка питала сны лишенных наследства и младших сыновей Иберийского полуострова. И очень быстро море распространилось по старинным родовым домам и городам Эстремадуры, а вместе с ним – тоска о славе и богатстве. Одно было абсолютно точно – это золото. Сколько раз здесь говорили о золоте и о серебре, о командорстве и о фантастических воинских налетах для захвата богатых военных трофеев. 

Давайте помнить, что из Эстремадуры вышли главные капитаны и солдаты, которые завоевали для испанских австрийцев Мексику, Центральную Америку, Тихий океан, Колумбию, Венесуэлу, Перу, Тукуман, Чили... Сумасшествие Индий, которое соединяет в своей безграничности опасное и загадочное, благородное и спасающее, демоническое и кровавое, свивает свое очарование, когда Эрнан Кортес выходит из неведомых глубин с империей под его властью и с  многочисленными сундуками, переполненными золотом. Не свет Эстремадуры, а её тень вскоре толкает в моря Юга предприимчивого и упорного Франсиско Писарро, который взбирается на Анды, чтобы предложить внуку Католических Королей новую империю и новые сундуки, наполненные ценными металлами. Америка тогда – это новое имя славы и риска, шепот, который требует неизвестного и влечет за собой потомков слабых родов и судьбу Кастилии в рискованные экспедиции XVI и XVII веков. Многие из них лучше узнали географию Нового Мира. Многие познали вкус сумасшествия и донкихотской неудачи. Как экспедиции в поисках Эльдорадо или та, которую, во Флориде и на юге нынешних Соединенных Штатов, предпринял Альвар Нуньес Кабеса де Вака, стремясь к чудесным источникам жизни и находя только одиночество, поражение и рабство.

Мерида – это изображение богатства и власти имперского Рима. Здесь, в великолепном театре, может быть какой-либо из детей ветеранов V и X римских легионов, для которых Август и приказал основать город, увидел представление «Медеи»  Луки Аннео Сенеки. Здесь же Хосе Акоста, иезуит и известный антрополог XVI века, поверил в то, что открыл признаки открытия Нового Мира: «Через долгие годы придет новый и счастливый век, который переместит границы за очень широкий океан. Они откроют большую землю, увидят другой Новый Мир, проплывая через большую глубину, которая сейчас скрыта от нас».

Здесь, между памятниками, в которых не было ничего, чему бы завидовали большие города Таррагоны или Италии, в теплых водах какого-нибудь из термальных курортов, возможно, какой-нибудь постаревший римский завоеватель, утомленный изгнанник из столицы всего известного мира, друг поэзии и скульптуры, развлекал свои дни, читая эпиграммы Mарциала, большого сатирика эпохи цезарей.

Ты не только обвинитель, но и клеветник,

не только жулик, но и торговец,

не только младенец, но и тренер гладиаторов,

изумляет меня, Бакерра, что у тебя не было денег.

 Оживленные шагами ветеранов римских легионов и появляющиеся в воображении колонны кавалерийских отрядов,  шквалы и молнии, пыль, которая обсыпает, обжигает и сушит, кровь и крик средневековых бойцов, города Касерес и Бадахос напоминают нам о новом равновесии сил между мусульманами и христианами, наступившем вслед за вторжением альмоадов в XII веке. Трухильо, где прошла юность Писарро, и Гваделупа - это глаза тех эстремадурских каторжников, которые, вернувшись из Нового Света, предпринимали религиозное паломничество в его Монастырь Реала, обогащенный  добычей из завоеванной Америки и картинами Сурбарана, которые украшают ризницу.

Не менее запоминающимся оказывается город Пласенсия, который возвращает нас в начало американской эпопеи: в годы, когда принцесса Изабелла должна была сломить сопротивление двора на пути к короне, начав кровавую гражданскую войну против сторонников своей племянницы Хуаны, вышедшей замуж за своего дядю Альфонсо V Португальского с прицелом на трон Кастилии.

Пласенсия - живая память осени средних веков, город еще блестящий в его незаконченном соборе, прекрасном образце последнего этапа готики, и в созидательной радости платереско (испанский декоративный стиль XVI в.), хорошо видимой на его главном фасаде. Этот город, отраженный в его старых дворцах не меньше, чем в водах реки Херте и в здании собора, - это наблюдательный пункт в средневековую и рыцарскую Кастилию, которой еще не коснулся рассвет Возрождения.

Через ворота Трухильо вошли в 1488 г. войска, взявшие город именем Изабеллы Католической, изображенной для истории художником Хуаном де Фландес. Здесь, пока Католические Короли обновляют политические структуры и укрепляют власть монархии, аллегории и пламенеющий стиль архитектора Энрике Эгаса еще не были вытеснены тенями платереско Диего де Силое, Алонсо де Коваррубиас, Хиля де Онтаньон и Франсиско де Колониа. И здесь, в этом же здании собора, через несколько лет после того, как Кастилия навязала Португалии тордесильясское соглашение о разделе мира («папский меридиан», благодаря которому Португалия получила Бразилию, а Испания – всю остальную Южную Америку) с помощью совсем не беспристрастных булл дружелюбного Папы Александра VI, мы находим жемчужину пламенеющей готики Родриго Алемана, изготовившего стулья хора, где выделяются кресла епископа, в центре, и Католических королей по краям.

Ни один брак не был так важен для истории Испании как заключенный в 1469 г. между Изабеллой Кастильской и Фернандо Арагонским. Их объединение на троне привело к завершению внутренней борьбы и утверждению реальной власти над честолюбивым дворянством. Они перенесли агрессивность их феодальных войск на плодородные долины Гранады, объединяя тем самым страстное желание Кастилии о завершении Реконкисты с политической стратегией монархии. И когда в 1516 г. умер Фернандо Католик, королева Изабелла в одиночку завершила работу по объединению государства вокруг короны присоединением Наварры. В новом государстве существовали огромные диспропорции, но в нем начинают крепнуть новые экономические и политические связи, сделавшие возможным преодолеть раздробленность, полученную в наследство от средних веков.

Если окинуть поверхностным взглядом кастильский мир XV века, который был миром Изабеллы Католической, миром который завоевал и исследовал обе Индии, то основное впечатление – это ощущение мрачного настроения, варварской и феодальной помпезности, экстравагантных и тяжеловесных форм, реализма и фантазии. Все это следы средневекового декаданса. Удачные и чудесные примеры этого являются нам в пламенеющей готике Хуана и Симона де Колониа, Ханекина Брюссельского, Уан Гваса и Энрисе Эгаса, которые доводят развитие каждой своей детали до последнего предела, где каждой линии соответствует её контрлиния. Или алтарные украшения и могилы гениального скульптора Хиля де Силое, чей великолепный траурный набор установлен в картезианском монастыре Mирафлорес - могилы Хуана II, Изабеллы Португальской и инфанта Альфонсо. Или горькое отчаяние куплетов Хорхе Манрике на смерть его отца, с его настойчивостью в мимолетности жизни и её благ, в его презрении к миру и воспоминании об увядшей памяти чувств также указывает в этом направлении:

Вспомни, сонная душа,

оживи мозг и проснись,

думая о том,

как проходит жизнь,

как приходит смерть

украдкой...

Средневековье, кажется, не торопится завершаться. Читая Maнрике, можно подумать, что целыми веками он говорил то же самое. Но такое поспешное и поверхностное заключение забывает о трагическом средневековом усилии гармонично уживаться с античными ценностями, о его умственной работе над реконструкцией цивилизации, уничтоженной вместе с римской Империей, о его медленном переизобретении литературы, его настойчивости в философской мысли и его чудесными достижениями в искусстве. Также мы забываем о том, что темы куплетов Манрике - те же самые, которые сделали вечной поэзию Oвидия и Горация, Чосера и Франсуа Вильона, Леопарди или Кавафиса. Всё традиционно, как сказал бы Педро Салинас, и все вновь. И, прежде всего, не ощущалось, что гуманизм прорастал понемногу посреди сада средневековой мысли, между бывшей обильной флорой готики.

Как вспоминал Хейзинга, при описании жизни, мысли и искусства Франции и Нидерландов XIV и XV веков отмечается, что новые, приверженные классицизму, формы появляются среди античных идей, и у пробуждения гуманизма не было другой причины, чем тот факт, что эрудированный круг начал беспокоиться больше обычного о том, чтобы писать на чистом классическом латинском. Этот круг, уже напористый и мощный при неаполитанском дворе короля Арагона и дворе большого мецената искусств Альфонсо Великодушного, цветёт в Кастилии в первой половине XV века. Он состоит из эрудитов, которые сформировались вне кастильского царства - в Барселоне, как Энрике де Вильена, или в Гвадалахаре, где библиотека лирического маркиза Сантильяна превратилась в место встречи интеллектуалов, христиан и евреев. Этот круг питается также учеными, которые посещали университетские аудитории Саламанки, как мужественные и смелые  Альфонсо де Картахена и Альфонсо Фернандес из Мадригала или поэт и чистый интеллектуал Хуан де Мена, хроникер и секретарь латинских писем Хуана II в беспокойные годы фаворитства Альваро де Луна и противостояния со знатью.

И для историков Альфонсо де Паленсиа и Ернандо дель Пульгара история уже не просто хроника, а театр моральных символов; могущественный кардинал Сиснерос, инициатор переводов Библии и основатель университета Алькала в Энаресе в 1498 г., и Элио Антонио де Небриха, который совмещает профессию учителя латинской культуры с намерением изгнать все  варварское из королевства. Они напоминают нам, что этот первый импульс не вянет внутри маленького необитаемого островка, который его породил, и пробуждение которого получает немедленное продолжение в следующем поколении. Алтарные украшения художника Педро де Берругете отражают, в свою очередь, что Возрождение уже поблизости, и что новый курс указывает на Италию.

Параллельно этому начальному гуманизму, появление печати помогло развить обновленный интерес к Античности, позволяя все большему числу людей познакомиться с работами Гомера, Геродота, Платона, Вергилия, Цицерона, Сенеки и Плутарха..., стимулируя при этом его трансплантацию в простонародные языки. Переводы, сделанные уже в конце XIV века канцлером Перо Лопес де Айала, бившегося с оригиналами Бокаччио и «Декадами» Тита Ливия, расширили словарь языка каштельяно. Эти переводы, стимулировавшие интерес к романскому языку - это процесс, начатый Альфонсо X, коронованным в 1492 г., с «Грамматики (Искусство кастильской речи)» Небриха.

Смерть латинского языка, в любом случае, была медленной, так как он не прекращал занимать своё место как международный язык вплоть до конца XVII века, когда национальные литературы разделили книжный рынок, а французский язык пришёл к тому, чтобы стать языком науки, философии и дипломатии, языком, который знали все культурные европейцы. До этого момента письмо на латинском языке было обязательным, если кто-нибудь хотел обратиться к европейской публике. Это объясняет, почему Небриха перевёл на латинский язык «Хронику Католических Королей» Ернандо дель Пульгара. Этот рассказ, написанный под охраняющей тенью Цицерона, который говорил, что «история - свет правды, свидетель времени, учительница и пример жизни...» - и на который оказало воздействие неодобрение королевы Изабеллы, печатался раньше на языке римских классиков, а не на простом, чистом и вкусном каштельяно, на котором он был написан.

Америка, которая дрожит от ураганов

На восток от Пласенсии, на окраине Эстремадуры, возвышается монастырь Юсте, рядом с которым внук Католических Королей Карлос V приказал построить дворец, где провел последние месяцы своей жизни. Здесь, в Юсте между приступами болезни, император мог представлять себе жалобы евреев, поголовно выселенных из Пласенсии шестьдесят лет назад. Он терпеливо перенес нежелательные плоды религиозных ссор, а потому не осуждал жестокую политику конфессионального единства, предпринятую в Испании его бабушкой и дедом, Католическими Королями.

Указы об изгнании 1492 г. положили конец  векам совместного проживания и недоразумений между верующими трех религий, спокойно вырвав с корнем одну из составляющих испанской культуры и населения. Даже являясь опорой монархии и поддержкой знати, еврейские сообщества не смогли победить страх христианского общества, боящегося различия и которое сначала выслало их в отдельные кварталы, с законами, отличными от законов их  соотечественников. Ничем не помогли их контакты со двором. Ничего не значили и ссуды банкира Сантанжеля, которые сделали возможным открытие обеих Индий.

Здесь, в Юсте, отдаленной от мирской суеты, император мог вспоминать путешествия Христофора Колумба, происхождение сокровищ, которыми он финансировал войну против Франции, получивших широкую славу победы над третью Италии, битву с турками, угрожавшими перейти через Дунай, или дорого обошедшемся религиозном вмешательстве в Германии.

«Воспряньте духом [...] услышьте новое открытие!», написал Педро Мартир де Англериа, итальянский гуманист на службе Католических Королей, в письме архиепископу Гранады 13 сентября 1493 г. Христофор Колумб, сообщал он, «возвратился целым и здоровым. Он говорит, что обнаружил изумительные вещи...». Вскоре после этого, в конце 1494 г., тот же Педро Мартир Англериа исправляет самого Колумба, который утверждал до конца своей жизни, что он достиг Азии, и подозревает находку незнакомого континента: «Сообщая об этой новой земле, мы должны говорить о новом мире, так далеко находящемся и таком нуждающемся в цивилизации и религии».

Тем не менее, истинное открытие Америки не произошло вплоть до царствования Карлоса V, когда начали прибывать грузы золота и серебра из только что завоеванных империй ацтеков и инков. Даже тогда расположенный напротив мир – пока еще мир для исследования и изучения, который прочно не присоединится  к европейскому проекту вплоть до подвигов исследователей и публикации монументальных работ Саагуна, Акосты и Инки Гарсилазо. Тех, кому посредством терпеливого процесса исторической реконструкции, подходящей людям, прочитавшим историков Античности, удалось восстановить черты туземных цивилизаций, к тому времени уже окончательно исчезнувших.

Глядя через перспективу веков, американская встреча предполагает кульминацию всех теорий и научных достижений, которые подтверждают ренессансный переход Средневековья в современную эпоху. Потому что кроме установления контакта между двумя человеческими обществами, одно из которых было дотоле неизвестно, открытие Америки означает абсолютную победу опыта над традиционным знанием. И это было интеллектуальное изменение большого значения. В том, чтобы интерпретировать открытия, классическое знание оказывалось бесполезным. Как могло быть, чтобы великие умы Античности полностью игнорировали существование этого континента? Все идеи, которые европейцы черпали из географии, истории, теологии и анатомии, политических и экономических теорий, искусства и техники, литературы и морали, пережили последствия.

Известие об открытии Колумба, постепенно распространившееся повсюду, ломало все представления. Пример: «Утопия» Томаса Мора. Знаменитая работа английского гуманиста, написанная на латинском языке и напечатанная в Ловейне в 1516 г., который описывает идеальное общество. Главный герой романа - португальский моряк, бывший приятель Америко Веспуччи, картографа и шпиона Кастилии. Мир утопии - до определенной степени, следствие открытия Америки. Другой пример: миф о хорошем дикаре, вдохновенно описанный в первых письмах Колумба и завершенный  в образах Педро Мартир де Англериа: «Мне кажется, что наши островитяне счастливее, чем европейцы..., потому что, проживая в золотом веке, обнаженные, без трудностей и ограничений, без денег - источника каждого несчастья, без законов, без продажных судей, без книг и будучи довольны природой, они не переживают о заботах о будущем».

Путешествия Колумба стали явной победой личного опыта над теорией и чтением,  они вызвали массу новых географических открытий и в течение XV века осуществлялись при поддержке кастильских и, прежде всего, португальских торговых компаний. Фантазия и страстное желание новых коммерческих путей отправились на поиски Нового Мира еще до того, как каравеллы развернули свои паруса. И фундаментальная фигура, которая символизирует это столетие исследований, - португальский инфант Энрике Мореход.

Говорили, что интерес Энрике к мореходству был следствием войны Португалии  против Марокко в 1412 г., когда после португальской победы инфант был очарован рынком Сеуты. Там, рассказывают хроникеры, Энрике нашел рукописи, которые пересекли пустыню и прибыли с юга, из сердца Африки Тимбукту и с направления  Красного моря. Энрике возвратился в Португалию, заинтересовавшись, не был ли океан более лучшим путем на юг и восток, чем пустыня.

Долгое время идеализировалась фигура португальского инфанта, восхваляя его добродетели и его благочестие, его политический гений и научные знания. Современные историки дали более человеческие очертания этому почти мифическому персонажу. В любом случае, нельзя отрицать тот факт, что инфант до самой своей смерти в 1460 г., был  главным инициатором португальских морских предприятий и географических открытий. Их новый расцвет наступил в 1481 г., когда Хуан II затеял новый большой проект: обогнуть юг Африки, чтобы достичь Индии.

Вследствие доступной возможности путешествий, современная эпоха не может полностью понять средневековый опыт продвижения в незнакомое, и в этом мы неизбежно далеки от Бартоломеу Диаса, Васко да Гамы, Христофора Колумба, Магеллана и Элкана. Все они, движимые жаждой богатства, под португальским или кастильским флагом, и во главе кораблей, полных страстей, жестокостей и насилия, во главе морских путешествий, которые требовали большой храбрости, представляют самую необыкновенную характеристику человеческого существа: его интеллектуальное любопытство. Все они воплощают девиз старых моряков: «Ходить в море - необходимо, жить - не необходимо». Это подтверждается небольшими размерами судов, необдуманностью материалов строительства, ужасными условиями гигиены и жизни в течение всего морского похода, и страхом, который часто правил на борту.

История путешествий и история карт неотделимы друг от друга. Тот же Колумб готовил свое путешествие, воспользовавшись «Географией» Толомео, «Imago mundi» кардинала Пьера д'Аильи и описаний Марко Поло. Мы, приученные к географии,  упорядоченной в точных числах и в скрупулезно составленных картах, едва можем представить состояние того катаклизма, который случился, когда европейцы столкнулись с необходимостью восстановить или переделать хаотичную прежде географию. Первые карты Нового Мира показывают нам тот вид оцепенения и миража, который охватил европейский разум в конце XV века. Впервые расположенный напротив мир был включён в письмо о судоходстве картографа и кантабрийского лоцмана Хуана де ла Коса, который сопровождал Колумба в его втором путешествии.

Все запутано, невнятно и нереально в этих первых картографических представлениях, где территории кажутся очерченными рукой человека, подверженного галлюцинациям. Только благодаря опыту моряков и знаниям, зарегистрированным писцами, завербованными на суда и каравеллы, которые отмечали особенности вновь открытой земли, удалось понемногу получить изображение, близкое к реальности.

Карты - это иллюстрированное резюме большого морского приключения XV и XVI веков, из которого  можно узнать об этой эпохе, о новых путях и об открытой земле. Все эти путешествия и открытия осуществились с поддержкой власти, и большинство из них были засекречены весьма долгое время. Постарайтесь представить себе большую международную встречу космографов и географов, созванную принцем Энрике Мореходом в Сагресе, около мыса Сан Висенте, накануне больших исследований Бартоломеу Диаса, Васко да Гамы и Педро Альвареса Кабраля. Постарайтесь представить  официальную запись открытий, строго охраняемую в Доме Контрактов Севильи, которая была разработана по приказу Католических Королей и которая постоянно обновлялась с получением новых находок. Самые важные карты этой эпохи находились здесь и, хотя ни одна из них не сохранилась, в Ватикане имеется образец, основанный на них и осуществленный Диого Рибейру, португальским картографом на службе у Карлоса V и экспертом, ответственным за подготовку карт и мореходных инструментов для флота Магеллана, когда он и Элкано совершили первое путешествие вокруг света. Путешествие, которое закончил только второй из них.

Богатство африканского солнца

«Есть только один мир, - написал в конце XVI века Инка Гарсилазо - хотя мы говорим Старый Мир и Новый Мир из-за того, что он был вновь открыт для нас».

Канарские острова, находящиеся посереди океана, в течение нескольких веков стояли одной ногой в Старом Мире, а другой в Новом. Здесь остановился Христофор Колумб, когда отправился на поиски незнаемого. Позже сюда заходили для пополнения запасов флоты, шедшие в заморские порты испанской Империи, и  корабли, которые возвращались в Севилью, загруженные сокровищами перуанских и мексиканских шахт. Здесь быстро разбогатели бойкие торговцы рабами - португальцы, испанцы или фламандцы, с тех пор, как в 1517 г. филантроп и защитник индейцев Бартоломе де лас Касас предложил императору Карлосу V импорт африканских негров, взамен истощенных в аду антильских золотых приисков. Время оправдало экспедиции Хуана де Бетенкура по завоеванию Канарских островов, хотя бы и за счёт постоянных трений с всегда подозрительной португальской короной по поводу возможного вмешательства в его заморский путь в Индию.

Канарские острова были первыми островами большого океана, часто посещаемыми европейцами, и впервые они были идентифицированы на картах XIV века. Их близость к африканским берегам и интеграция в средиземноморскую торговлю, расширенную за пределы Геркулесовых столбов, сорвала с цепи жадность европейцев. И хотя первая попытка оккупации островов, кажется, относится ещё к середине XIV века, а именно норманн Жан де Бетенкурт обосновался здесь в 1402 г., заняв Ланзарот, Фуэртевентуру и Хиерро, признав, начиная с 1403 г., суверенитет короля Кастилии Энрике III. Однако, контроль над островами остался в руках графа Ниебло и севильского рыцаря Фернана Пераса. Но его владение не продлилось дольше эпохи правления Католических Королей, когда закончилось завоевание Гран Канарии и начался захват Тенерифе. Об этих кампаниях было рассказано хроникером Андрес Бернальдесом.

Рассматриваемая немалым количеством восторженных гуманистов, как начало новой эры, эпоха Католических Королей - один из этапов, когда было написано огромное количество историографических работ. Самую большую хронику царствования составляют ветераны Мосен Диего де Валера, Альфонсо де Паленсиа, Педро Мартир де Англериа, и вместе с колоритным и приятным Бернальдесом и официальным хроникером Ернандо дель Плугаром, который изображает приукрашенную и риторическую историю. Эти пятеро с избытком разрабатывают тему, которую Хуан де Мена изложил в своем «Лабиринте фортуны». Это пространная поэма, в которой конфликт между Удачей и Предусмотрительностью иллюстрируется античными и современными примерами и расцвечивается языком, который хочет достигнуть классической элегантности, но при этом способами, характерными скорее для средневековой риторики:

Заслужил славу его непередаваемый голос,

потому что дела для людей

известны среди людей;

забвение не отнимет то, что памятно.

Расцвет исторической науки во времена Католических Королей объясняет успех хроникеров, которые появляются вскоре после открытия Америки, впервые описанного Бернальдесом:

Пока я не хочу больше писать об открытии Индии,

так как это общеизвестно и есть многие другие, которые делают это

и рассказывают об этом по всей Испании.

Сегодня мы не знаем ту информацию, рассказы, сказки и выдумки людей, которые возвращались из Нового Мира. Мы не знаем пылкую и восторженную версию моряков и лоцманов, торговцев и солдат, которые, как вспоминает Бернальдес, распространяли по деревням и городам зерна новой иллюзии. Мы не знаем то психологическое потрясение, которое эти рассказы произвели в Трухильо, колыбели Писарро, где на площади, между  башнями церквей и господскими домами, украшенных щитами, путешественник видит дворец потомков завоевателя. Голоса того миража исчезли в этом открытом, ясном, удобном, спокойном городе, в котором еще живо чувство благодарности своему великому предку. Иллюзия кончилась. Горы из серебра превратились в горы камня; золотые прииски уже не существуют; не существуют также густые леса, полные загадок и опасностей, и уже не прибывают известия о галеонах с рангоутом, украшенным плюмажем, стреляющими салюты победы, и с трюмами, переполненными богатствами.

Остались, тем не менее, чудесные рассказы первых хроникеров Индии, как, например, написанная гуманистом Гонсало Фернандес Овьедо, и работы поэтов, которые прибыли после, как Алонсо де Эрсилья, и для которого война между арауканскими племенами и испанцами в Чили - блестящая эпопея из золота и бронзы, благородная, ужасная и ожесточенная одновременно. Или как Бартоломе Леонардо Аргензола в поэме  «Завоевание Малукских островов».

Америка дала поводы всем, и о ней написали гуманисты и ученые, достойные люди и авантюристы, конкистадоры и моряки, потерпевшие кораблекрушение и чудом спасенные, старые солдаты, метисы, священники, монахи, епископы, выскочки, искатели удачи, защитники индейцев и последователей создания универсальной империи.

Приключение Нового Мира дало импульс утонченным и образованным историкам, таким как хроникер Франсиско Лопес де Гомара, который никогда не пересекал океан и в своей удобной кастильской комнате писал об Эрнане Кортесе. И такой же импульс оно дало невежественным солдатам, таким как Сиезо Леон, который был свидетелем многих неизвестных событий, о которых и решил рассказать. Не только этнологические древности и пышность царства Инков, но также причины разногласий между Писарро и Альмагро в Перу. Привлекательный сюжет для истории, которая является разом и мифом и ночным кошмаром. Таким была смерть шестидесятилетнего Франсиско Писарро, внезапно атакованного его врагами прямо в зале его дома. Окруженный испуганными участниками вечеринки, которые прятались под кроватями или выпрыгивали из окон в сад,  старый вояка надел кирасу и воскликнул: "Что за великое бесстыдство? Почему вы хотите убить меня?" 

Заостряя язык

Тогда же появился один из величайших памятников кастильской литературы – «Истинная История завоевания Новой Испании» Бернала Диас дель Кастильо. «Я был одним из них», говорит нам старый ветеран завоевания Мексики и бывший наместник  Гватемалы, чьи дни закончились, как сам он жалуется в этой работе в слепоте, бедности и без поддержки наследников. Франсиско Лопес де Гомара был его навязчивой идеей и на него он набрасывается, в частности, из-за того, что тот приписывал все заслуги по захвату ацтекской Империи только Кортесу. Бернал являлся предшественником Фунеса де Борхеса, кажется помнившего все, и благодаря грубой силе его прозы, которая читается, как читаются лучшие романы, мы встречаемся лицом к лицу с солдатами, которые видели запачканные кровью каналы Грустной Ночи и сказочный зоопарк Монтесумы, беззаконных и великодушных, сумасшедших и сдержанных, уверенных и растерянных.