Современную цивилизацию обычно называют техногенной, что связано с быстро расширяющейся технократизацией жизни. Идеологически это обеспечивается следующими принципами:
1. особое представление о природе, как о предмете приложения человеческих сил;
2. человек рассматривается как активное существо, призванное изменить мир;
3. понимание человеческой деятельности, как направленной на изменение природы, а не самого человека;
4. представление о развитии техники и технологии вне социокультурного измерения.
В основе техногенной цивилизации лежат:
1. быстрое изменение предметного мира, влияющего на образ жизни и динамику социальных отношений;
2. доминирование научной рациональности;
3. протестантская этика;
4. ориентация на автономию личности, ее права и свободы;
5. особое понимание власти, ее характера и природы.
Это хорошо известные вещи, достаточно подробно проработанные и описанные в литературе. А вот каковы причины этого, что лежало в основе нынешнего состояния общества, общества, которое опирается на научные и технологические достижения и только с ними связывает свой прогресс. Эти вопросы слабо освещены в современной культурологии.
Для ответа на эти вопросы нам придется обратиться к более фундаментальной теме, связанной с функцией науки и техники в культуре в целом, с эволюцией этой функции в культуре и истории нашего общества. В более широком смысле, с точки зрения культурологии, эта тема смыкается с давнишней проблемой онтологии, которая выражается в постоянно растущем разрыве между гуманитарным и естественнонаучным знанием.
Это и в самом деле важнейшая для культурологии проблема – что это: борьба принципиально важных и разных способов познания друг с другом или же результат однобокого развития западной культуры, основанной на принципах Греко-римской культурной традиции? Может вовсе и нет никакого непреодолимого противоречия между наукой и»натурализмом»?
Еще в 1974 г. в докладе ЮНЕСКО по проблемам отношений науки и культуры отмечалось, что всего лишь примерно за сто лет сектор научной деятельности разросся в окружающем его культурном пространстве настолько, что грозит вытеснить всю культуру в недалеком будущем вплоть до превращения отдельного человека и всего общества в послушных марионеток науки. Наука видится здесь, как раковая опухоль на теле культуры.
В самом деле, наука (и ее результаты) не только представляет опасность для материального существования человека, но и в более тонком плане угрожает разрушить традиции и опыт, составляющие сущность культурной среды. Причем столь тяжкое обвинение выдвигается не только против технологических последствий того или иного научного достижения, но и против самого «духа» науки.
Главным положением, лежащим в основании этого обвинения, является постановка перед человеком трагического метафизического выбора. Действительно, человек должен либо:
- поддаться иррациональному по сути искушению видеть в природе гарантию человеческих ценностей,
- усматривать в ней существование фундаментальной взаимосвязи явлений, сохранять верность рациональности, потерять благоговение перед миром и в результате остаться с ним один на один.
К последней теме – теме одиночества и потере благоговения перед окружающей природой добавляется еще одна – тема господства над окружающим миром. Ведь гораздо проще управлять миром, перед которым не преклоняешься и которого не боишься. Человек, чуждый окружающему миру, легко и спокойно выступает как его хозяин.
Справедливости ради надо сказать, что принципиальная критика науки развернулась только в середине 20 века. Мартин Хайдеггер основным объектом своей критики выбрал саму суть и цель научного исследования – перманентное движение к покорению природы. Он не приводит какого-либо анализа конкретного научного или технологического процесса, а критикует самую сущность технологии.
То, что мы называем «научной теорией» для него – способ вопрошания вещей с тем, чтобы подчинить их себе. Под жаждой знания у ученого всего лишь замаскирована воля к власти и насилию. Переворачивая привычную картину чередования причины и следствия, Хайдеггер утверждает, что единственной целью экспериментальной науки является следует ли природа схеме, предначертанной наукой. И если да, то как.
Его не волнует, что, например, загрязнение промышленными отходами реки Рейн в 70-ые гг. погубило в Рейне все живое. Хайдеггера интересует, что река поставлена на службу человеку. Для него не электростанция построена на реке, а река встроена в электростанцию. «Рейн теперь есть то, чем он является в качестве реки, благодаря существованию электростанции. А именно – поставщиком электроэнергии».
Критика других сторонников такого подхода в целом отражает их общую позицию: под сомнение ставится не научное мышление как таковое, а классическая наука, в основе которой заложена ньютоновская перспектива. Основной характеристикой ее является представление о науке как об активном способе воздействия на окружающий мир.
Совершим небольшой исторический дискурс с целью рассмотреть основные этапы эволюции науки.
Основное исходное положение состоит в том, что классическая система науки была построена на создании таких машин и механизмов, которые позволяют человеку обуздать и использовать для своего блага силы и ресурсы природы. Начало этому процессу было положено еще во времена неолитической революции.
Неолитическая «техника» состояла из, например, специально выведенных с помощью искусственного отбора, гибридизации и селекции домашних животных и растений, а также гончарного, ткаческого и металлургического производства. Отметим, что все эти виды используются и сегодня с тех давних пор.
Современная наука и техника просто значительно раздвинули горизонт, интенсивность и скорость этих древних изысканий. Но это еще не все, что привнесла ньютоновская научная парадигма. Новым является постановка вопроса о месте человека в окружающем мире.
Теперь неважно, что первые умозрительные построения досократиков были во многом позаимствованы из мифа Гесиода о сотворении мира – как начальном отделении неба от земли, рождении первого поколения богов, серии кровавых междоусобиц и расправ и, наконец, об установлении стабильности под мудрым правлением богини правосудия Дике. Важнее другое. А именно, что на протяжении нескольких поколений досократики собирали, систематизировали и обсуждали часть из тех понятий, из которых мы ныне пытаемся сделать выводы о принципах построения порядка из хаоса.
Именно они сформулировали основные вопросы, ответы на которые мы пытаемся найти сегодня. Выделю лишь несколько из них:
1. является ли существование материального мира хрупким следствием нарушения статического равновесия между противоборствующими силами природы?
2. является ли изменение всего лишь иллюзией или же следствием той же борьбы противоположных начал?
3. носит ли гармония мира математический характер?
4. являются ли числа ключом к природе?
В результате, грекам впервые удалось создать свод абстрактных рассуждений, содержащих дедуктивное знание, который был неподвержен колебаниям в зависимости от убеждений, надежд и пристрастий индивида. Это обеспечило весьма долгую жизнь их открытиям. Так, открытие пифагорейцами соотношения между высотой тона звучащей струны и ее длиной до сих пор входит в наши теории.
Наиболее важным аспектом, свойственным греческой мысли и переданным современной науке, является придание особой значимости критическому анализу и проверке. Это, кстати, принципиально отличает научный способ познания от его религиозно-мистической формы.
Но вот что интересно. Надо сказать, что, в целом, о доскратовской философии, появившейся в ионических городах и Великой Греции, известно довольно мало. Однако традиция утверждает, что эти философы были обвинены в безбожии и либо высланы, либо казнены. Это был первый известный нам случай, когда основатели науки подвергались репрессиям, причем совсем не беззаконным. А их теоретический подход подавлялся в угоду традиционным общественным взглядам и убеждениям.
Это важный момент, который позволит нам полнее понять успех современной науки. Поскольку в дальнейшем, уже во времена Платона и Аристотеля также впервые были установлены надлежащие ограничения для направления творческой мысли в русло социально приемлемого.
В частности, было проведено различие между теоретическим мышлением и технологической необходимостью. Идея состояла в том, чтобы обхитрить природу, а не приобрести эффективное рациональное знание, изучив природу. Таким образом были жестко разграничены области практических действий и понимания природы.
Так, Архимеда почитали только как инженера. А его математические работы по изучению равновесия считались неприменимыми к миру природы, разумеется, в рамках представлений того времени. К ремесленникам и потенциальным новтаорам в технике относились с презрением.
Другой особенностью греческой науки было противопоставление беспокойного земного мира, обреченного в конечном счете на гибель, и спокойного вечного мира звезд, где все исполнено высшего смысла и чуждо всякой случайности. Именно по этим признакам Аристотель противопоставлял миру небесных светил мир подлунный.
А отсюда уже вытекала возможность математического описания закономерного высшего мира и приближенность в описании природных земных процессов. В результате таких размышлений последователю Аристотеля интереснее знать почему протекает тот или иной процесс, а не как это происходит.
Вся аристотелевская природа построена на конечных причинах. Поскольку целью всякого внутреннего изменения по Аристотелю, причем обязательно сообразного природе вещей, является реализация идеала рациональной сущности вещи, предмета или организма. Именно эта сущность и является основной и единственной причиной изменений. В постижении ее – ключ к пониманию природы.
В аристотелевом мире человек занимает место и живого и познающего существа. Больше того, весь мир сотворен по человеческой мерке.
Следующим этапом в эволюции науки стало столкновение этой концепции с
научным конструктом Галилея, который считал обращение к природе с вопросом почему
– весьма опасным. Галилей полагал, что природу ни в чем никогда нельзя обмануть или преодолеть, она ничего не дает даром.
Следствием такого подхода и явилось появление парадигмы Ньютона, позволившей унифицировать то, что до него было разрозненным и бессвязным. Одним из принципиально новых и важнейших для дальнейшей эволюции научного мышления стала разработка нового принципа общения с природой – эксперимента. Понятно, что представление о природе, вопрошаемой в такой манере, сильно упрощено или даже искажено.
Эйнштейн говорил, что природа отвечает «нет» на большинство задаваемых ей вопросов и лишь изредка от нее можно услышать обнадеживающее «может быть». Экспериментальный диалог с природой является несомненным культурным достижением, поскольку только он дает гарантию того, что природа выступает как нечто, существующее независимо от человека.
Однако, основатели современной науки претендовали на большее. Галилей и его последователи считали, что:
1. природа записана на математическом языке,
2. этот язык поддается расшифровке с помощью надлежащих экспериментов,
3. язык природы уникален и единственен.
При таком подходе простейшие явления, изучаемые наукой, становятся ключом к пониманию глобальных законов природы, сложность которой была провозглашена
кажущейся. Сила такого мнения была столь велика, что это убеждение сохранилось во многом и поныне.
Сейчас мы не будем пока разбираться, что было первопричиной, но в средние века изменилось отношение к творческим людям. Они перестали быть презираемыми и, наоборот, обрели в большинстве своем независимость от властей. Ремесленники-новаторы стремились к техническим новшествам, по-видимому, стимулируемые экономическими факторами. Их не пугали даже возможные опасности технических нововведений для социального порядка.
Характерен в этом отношении пример Китая. Здесь люди науки были официальными лицами, обязанными соблюдать все правила бюрократии. Следовательно, основной их задачей было поддержание и сохранение государственного порядка и стабильности.
Поэтому такие изобретения, которые способствовали подрыву основ средневекового общества в Европе и наступлению новой культурной эры в Китае оказали на общество гораздо более слабое дестабилизирующее влияние, несмотря на то, что были открыты гораздо раньше. Я имею в виду порох, компас, печатный станок и др.
Существует, разумеется, еще несколько дополнительных культурных факторов, оказавших влияние на вид научной эволюции в Китае, включающих в себя мировоззреческие и религиозные воззрения. Они обеспечивали культурную и социальную гармонию в обществе и государстве. Согласно китайской философской концепции 18 века, космос пребывает в постоянной гармонии и регулярность явлений не нуждается в
каком-либо внешнем источнике. Наоборот, гармония в природе, обществе и на небесах является результатом равновесия между этими процессами. Более того, они резонируют, производя недоступные слуху гармоничные созвучия.
Из сообщений иезуитов стало известно о реакции просвещенных китайцев на известия о триумфах европейской науки. Идея о том, что природа подчиняется простым познаваемым законам была воспринята в Китае как непревзойденный пример антропоцентристской глупости. Ибо, если бы какой-либо закон и существовал, то он был бы непостижим ни для бога, ни для человека. Такой закон выражался бы на языке, который человек не в силах разгадать. Но он не был и божьим законом, поскольку мы постигаем бога в нашем собственном образе.
Историк науки Нидэм по этому поводу ссылается на известный пример. В Европе того времени практиковались суды над животными, замеченными в какой-либо природной аномалии, что расценивалось как нарушение законов природы. Допустим, петух, якобы несший яйца приговаривался к смертной казни через сожжение на костре.
В Китае такой несчастный петух скорее всего просто бы бесследно исчез, т.к. с точки зрения китайцев он не был виноват в совершении преступления. Просто его аномальное поведение нарушало гармонию природы и общества. И власти, в т.ч. и сам император, оказались бы в неловком положении.
Итак, проблема в том, чтобы понять – возможно ли построение математических и статистических закономерностей, если пойти по пути иному, чем западный путь. Иными словами, было ли состояние ума, при котором петух, несущий яйца, может быть сожжен по приговору суда, обязательным и необходимым элементом культуры, способной впоследствии породить Ньютона и Кеплера?
Суть вопроса, на наш взгляд, лежит далеко вне конкретной частной области эволюции научного мышления и вновь относится к принципиальному противостоянию естественных и гуманитарных наук. Проще всего было бы ограничиться заявлением, что естественнонаучные подходы не применимы к моделированию гуманитарных, социальных, политических и прочих процессов. Но такой взгляд представляется настолько узким и бесперспективным во всех отношениях, что хотя бы по этой причине не имеет права на существование. Попробуем подойти к этой проблеме с другой, неожиданной, стороны.
Еще Делез и Гваттари говорили о 3-мерной структуре философских концептов, правда, в собственном контексте. Даже сами формулировки, наподобие термина «культурные формы», наталкивают на такое «объемное» представление о философии и культуре в целом.
Попробуем продолжить и развить такую «геометрическую» модель системы знаний. Действительно, философские теории и идеи, будучи однажды созданными, заполняют собой некую часть условного пространства гуманитарного знания. Кроме того, им присущи следующие свойства:
- множественность;
- независимость, т.е. несовпадение центров;
- контактирование или частичное взаимное пересечение различных концептов;
- неуничтожимость;
- свобода направления развития и образования новых объектов.
На самом деле, точнее всего такое расположение объектов описывается в рамках некоего n-мерного пространства, но пока и в дальнейшем, для простоты рассуждений ограничимся 3-мерной структурой пространства гуманитарного знания.
Важным обстоятельством является траектория движения элементов, относящихся к такой структуре, которая, как показывают различные культурологические (Войцехович В.Э. «История как фрактал») или футурологические (Рей Курцвейль) исследования, представляет собой суживающаюся спираль. Причем, боковой огибающей этой спирали является экспонента, а конечная точка спирали представляет собой область неопределенных колебаний, флуктуаций, позволяющих системе перейти в новое качество или вообще прекратить свое существование.
Последовательность таких спиралей, относящихся к процессам, составляющим логический ряд, также огибается экспонентой: возвращаясь к примеру с ростом мощностей вычислительной техники, видим, что в начале 20 в. вычислительные мощности удваивались каждые три года, затем каждые два года - в середине, а теперь они удваиваются ежегодно.
Примером такого движения может служить так называемая «технологическая воронка»: когда комплекс технологий в некоторой области развивается со все возрастающим (по экспоненте) ускорением, достигая в конце концов точки бифуркации, в которой под действием внешних обстоятельств, например, новых научных достижений, происходит либо возникновение нового технологического процесса, либо его уничтожение.
Аналогично проходит, например, и процесс биологической эволюции видов.
Другой пример выражается известным законом Мура, который относится к интегральным схемам и, как известно, утверждает, что вычислительная мощность, доступная за определенную цену, будет удваиваться каждые год-два. Закон Мура стал синонимом экспоненциального роста вычислительной техники. На самом деле, и тот и другой случай прекрасно описываются в терминах термодинамики и синергетики как глобальный аттрактор.
Теперь рассмотрим топологию структуры естественнонаучного знания. Аксиоматический подход, используемый при его построении, накладывает совершенно определенные обязательства на эту структуру. В результате естественные науки приобретают следующие «геометрические» качества:
- монофоничность, связанную с последовательным редуцированием исследуемого объекта и его внешней среды;
- совпадение центров развития;
- взаимопоглощение;
- линейное направление развития (в направлении от центра).
Такая конструкция вполне убедительно описывается 2-мерной системой концентрических окружностей на плоскости. Каждая из таких окружностей большего диаметра может быть интерпретирована, как новая система знаний, включающая в себя предыдущее знание в качестве частного случая.
В качестве примера можно привести хотя бы систему знаний в области геометрии. Начальное знание в этой области – эвклидова геометрия была построена на ряде аксиом, в т.ч. аксиоме о том, что параллельные прямые никогда и нигде не пересекаются. Допущение, нарушающее справедливость этой аксиомы привело к появлению геометрии Лобачевского, включающей в себя эвклидову геометрию в виде частного случая.
Дальнейшее развитие геометрическая наука нашла в виде Римановой топологии, давшей более общее толкование пространства – в виде не привычного нам 3 мерного пространства, а n-мерной структуры. Кстати говоря, сегодня, после доказательства Г.Перельманом одной из римановых теорем, открылась возможность для дальнейшего развития топологии пространства в сторону его обобщения и расширения области применения.
Итак, глубинные различия между естественными и гуманитарными науками находят свое наглядное выражение в структуре гипотетических пространств, которые они образуют. Более того, можно сделать вывод, что новые науки, возникающие на 2-мерном поле естественных наук, являются в своей исходной точке проекциями на эту плоскость из 3-мерного культурно-философского пространства.
При этом траекториями движения элементов естественнонаучной системы становятся проекции экспоненциальной спирали на 3 плоскости вокруг культурного пространства - экспонента, окружность и прямая. А представление о строении естественных наук, как системе концентрических окружностей является следствием процесса редуцирования – проецирования понятий и процессов на естественнонаучную плоскость.
Таким образом, можно представить себе, по меньшей мере, объемную трехмерную модель культуры, каждая из плоскостей которой представляет собой самостоятельную
область проявления человеческого духа. (Дать рисунок) Эти три плоскости соответствуют: естественнонаучному, гуманитарному и социальному знанию. Область пространства, которое они совместно образуют и является пространством культуры.
Процессы, которые происходят в этом пространстве по-разному отражаются, проецируются на каждую из этих трех плоскостей. Это означает, что то знание, которое формирует эти три формы познания мира, представляет собой всего лишь «проекцию» или «отражение», т.е. редуцирование тех процессов, которые на самом деле происходят в природе.
Такой подход позволяет объяснить некоторые особенности социально-гуманитарных процессов, которые пока не имеют достаточно убедительного обоснования. Так, например, известно, что социально-исторические, экономические, политические и др. процессы в человеческом обществе имеют два равноправных направления развития: циклический и линейный. Причем количество и длительность, например, исторических циклов весьма разнообразно: известны цикл в 2, 3 5, 9, 11 лет и так далее до 1500-2000 лет или даже больше. То же относится к циклам экономическим, правда широта временного ряда гораздо меньше, что, очевидно, связано с гораздо меньшим в историческом плане диапазоном наблюдений.
При этом существование таких циклов или линейных последовательностей событий не имеет никакого убедительного объяснения. Обычно при этом приводятся самые разные доводы и причины – от реально существующего цикла солнечной активности, до внезапного появления загадочного периодического космического излучения, обостряющего те или иные стороны человеческой натуры – пассионарность, агрессивность и т.п.
Предлагаемый подход снимает проблему множественности таких циклов, заменяя их одной, но более сложной траекторией. Можно представить себе еще более сложные комбинации проекций траекторий развития в условиях многомерного n-пространства, чему тоже можно найти подтверждение в рамках социально-исторических событий. Подобный метод использовал, например, акад. Н.Н.Моисеев в своих социо-антропологических исследованиях, посвященных истории и перспективам развития человеческого общества.
Таким образом, оказывается, что, скорее всего, исторические, социальные, экономические и пр. циклы являются, по-видимому, проекциями спирали развития неких соответствующих неидентифицированных процессов. Проблема в том, чтобы правильно соотнести друг с другом циклы различной длительности, построив из них спираль, последовательно описывающую некий самостоятельный процесс и не включив в качестве ее витков циклы из спирали, соответствующей другому процессу.
Теперь видно, что для процесса, который с позиции естественных наук выглядит, например, как линейный, для гуманитарного знания будет иметь экспоненциальный характер, а для сферы социальной – циклический. Это приводит к тому, что одно и то же явление будет рассматриваться как три различных процесса, имеющих якобы разную динамику и, следовательно, разную природу. Что, в свою очередь, выызвает многочисленные случаи дублирования, путаницу и появлению разного рода сомнительных теорий вроде теории «математического видения истории» ак. Фоменко.
Кроме того, если наблюдатель фиксирует последовательность круговых циклов, это означает, что он «видит» один или несколько независимых процессов в развитии или даже после их завершения, находясь как бы на оси исторического времени внутри самого процесса и наблюдая «изнутри». Если же наблюдаются экспоненциальные формы развития процесса, то это может означать, что наш наблюдатель находится «вне» фиксируемого им хода событий и как бы «со стороны».
Эта позиция позволяет следить за различными процессами, описывать и анализировать их, независимо от событий, в них происходящих. Кроме того, можно достаточно точно зафиксировать относительное начало и конец исследуемого процесса или, по меньшей мере, проследить направление огибающей в обе стороны.
Более того, такое рассмотрение динамики культурных процессов позволяет утверждать, что если в любых двух плоскостях культурного пространства динамика процесса описывается экспонентной, то в третьей – этот процесс будет выражен набором циклических последовательностей событий. Таким образом, мы получаем естественнонаучный и подход в культурологических исследованиях и новую методику анализа культурных (в самом широком смысле) процессов в их естественнонаучных, исторических и социальных аспектах.
Вернемся, однако, к эволюции науки. Теперь наглядно можно представить, что научный дискурс вовсе не тождествен транспозиции религиозных взглядов в новую временную область. Понятно, что мир, описываемый классической физикой отличается от мира книги Бытия. Основное отличие его в том, что этот мир – атемпоральный, т.е. лишенный времени.
Этот мир таков, как будто бы он сотворен «одним махом». В этом смысле развитие науки, и, прежде всего - физики, происходило как противопоставление эволюции религии и философии. Одновременно с этим сложилась уникальная ситуация, когда научная практика и метафизические убеждения были тесно связаны. Это произошло из-за того, что мир Аристотеля стал одинаково неприемлемым и для теологов, и для ученых.
С одной стороны, этот мир был слишком рациональным и гармоничным, а потому –независимым, его обитатели – слишком могущественными и активными, а их подчиненность верховному властителю – ограниченной. С другой стороны, мир Аристотеля оказался слишком сложен для того, чтобы быть математизированным. В результате ученые и теологи объединили свои усилия для описания природы как механизма, лишенного разума, пассивного, принципиально чуждого человеческому разуму, его воле.
Это мироустройство очень точно описал затем Альфред Уайтхед:
«Унылая штука без звука, без запаха, без цвета. Одна только материя, спешащая без конца и без смысла».
Именно такая христианская природа, лишенная всяческих свойств, оставляет человека наедине с богом и лишает его какой бы то ни было возможности отождествления с древней гармонией окружающего мира. Теологическая позиция подкрепила формирующийся новый научный подход - человек правит природой, находясь и оставаясь вне ее.
Современникам Галилея и Ньютона удалось обосновать такую научную позицию,
которая являлась приемлемой с точки зрения культуры того времени. В отличие, скажем, от древних атомистов, которые подвергались преследованиям по обвинению в атеизме.
Эта позиция заключалась в том, что человек, созданный богом по своему образу и подобию, поднимается к трону своего создателя. Посредством эксперимента человеческий разум получает доступ к божественному плану, согласно с которым создан наш мир. Однако сам человек, его разум остаются вне своих собственных достижений. Так происходит принижение природы одновременно с возвеличиванием того, что находится вне ее – бога и человека
Таким образом, культура эпохи окончания средних веков и Просвещения оказалась основанной на идее союза между человеком и богом. Человек идет по пути от естественного порядка к божественному. А сам бог – рациональный и понятный законодатель. В таком смысле деятельность ученого принимает самодостаточный характер, поскольку исчерпывает все возможности рационального подхода к явлениям природы.
В результате современная нам классическая наука сформировалась на своеобразном комплексе особых экономических, политических, религиозных, философских и технических факторах, которые взаимно усиливали друг друга. Быстрый распад этого комплекса оставил классическую науку вне потока зарождающейся новой культуры.
Итак, классическая наука, мифическая наука простого пассивного мира ушла в прошлое. Причем смертельный удар был нанесен ей не критикой со стороны философов, а внутренним развитием самой науки.
Тем не менее, весьма коротко обсудим, как и в чем видели пределы классической науки представители западноевропейской философской мысли: от Дидро, Канта и Гегеля до Бергсона и Уайтхеда. Это поможет нам лучше понять историю вопроса и сделать правильные выводы о будущих путях развития.
Итак, Дидро, один из наиболее ярких представителей Просвещения, заведомо не был сторонником антинаучного мышления. Напротив, его вера в науку была безграничной. Но он считал, что важнейшей задачей науки было понять, чем является жизнь. Именно Дидро обратил внимание современников на то, что физика оттеснила проблему жизни на второй план, это включало в себя проблему существования человека в природе.
Он считал, что в отличие от современной ему науки, которая теперь для нас является классической, природу надо описывать так, чтобы стало понятным существование человека. Поэтому он видел будущее науки в изучении живого.
Критика естествознания со стороны философов стала в то время существенно более резкой, напоминая некоторые современные формы антинауки. Речь шла об опровержении самого подхода, который дает экспериментальное и математическое знание природы. Одновременно провозглашалось истинным конкурирующее знание, основанное на совершенно другом подходе.
Переход от философии Дидро к романтикам обнаруживается в трансцедентальной философии Канта, которая отождествляла науку в целом с ее ньютоновской реализацией.
Любая критика в адрес ньютоновской физики рассматривалась Кантом как имеющая своей целью принизить рациональное понимание природы.
В «Критике чистого разума», в отличие от прогрессистских взглядов Просвещения, содержится замкнутая концепция науки, которая устанавливает при этом пределы познаваемости мира.
По мнению Канта, существуют два уровня реальности:
- феноменальный, соответствующий науке и создаваемый человеческим разумом;
- ноуменальный, отвечающий этике, соответствующий духовной реальности и трансцендентный по отношению к человеческому разуму.
Такое решение является единственно возможным для объяснения того мира, каким его создает классическая наука. Вместо бога источником порядка становится сам человек. Предмет критической философии Кант определяет как трансцендентальный. Иными словами, философия не занимается рассмотрением объектов опыта, а исходит из того, что систематическое знание таких объектов возможно. Доказательством чему служит само существование физики.
Объективное знание не пассивно – оно само формирует свои объекты. Т.е. считая некий феномен объектом опыта, мы априори (прежде, чем он будет нам дан в действительном опыте) предполагаем, что этот объект удовлетворяет определенной совокупности принципов, некоторым законам.
Значит, он является продуктом синтетической деятельности нашего разума и, следовательно, ученый сам является источником тех законов, которые он открывает в природе. Отсюда следует важнейший, практически революционный для философии вывод:
Априорные условия опыта являются одновременно и условиями существования объектов опыта.
Таким способом трансцендентальная философия Канта подтверждает притязания физиков на открытие окончательной формы всякого положительного знания. Однако тут же она ставит естественную науку в подчиненное положение по отношению к философии, поскольку предметом философии являются не научные результаты, а сама наука.
Тем самым устанавливаются пределы научного знания, а для философии оставляются вопросы, связанные с предназначением человека на Земле. Мир науки – это мир феноменов. Ученый не только не может познать «вещи в себе», но даже задаваемые им вопросы не могут иметь никакого отношения к реальным проблемам человечества.
Красота, свобода, этика – это области никак не связанные с миром феноменов, а потому относятся к проблематике философии. Тем самым, кстати, философия санкционирует и увековечивает пропасть, отделяющую и ее, и гуманитарные дисциплины от естествознания. Скорее всего, именно это время следует считать началом зарождения раскола между естественными и гуманитарными дисциплинами.
Но достигнутое таким способом примирение между естествознанием и философией
оказалось непрочным. Сразу вслед за появлением кантовского конструкта появилась
новая философия науки, основанная на допущении существования иного пути к знанию, отличного от науки, а по сути – враждебного ей.
С тех пор натурфилософия Гегеля стала для большинства ученых синонимом нелепых спекуляций, произвольно обращающихся с фактами и то и дело ими опровергаемыми. Потому что натурфилософию считали попыткой составить конкуренцию естествознанию в обращении к философским проблемам природы.
|