Одной из наиболее успешных стратегий западной науки на протяжении более двух 
тысячелетий является так называемый редукционизм. Под этим понимается сведение больших сложных объектов к меньшим и более простым единицам.

Основы этого подхода были заложены еще Демокритом (460-370 гг. до н.э.), который развил и систематизировал учение, согласно которому материя состоит из твердых, неделимых частиц (атомов), передвигающихся в пустоте. В XX в. атомы стали делить на еще более мелкие элементарные единицы – элементарные частицы, которые, в свою очередь, как оказалось, состоят из кварков и т.д. В биологии подобным же образом было усовершенствовано изучение живых организмов с помощью редукции целостного организма к органам, клеткам, клеточным органеллам, а также к молекулам и атомам, из которых формируется структура отдельных органов. 

Тенденция к упрощению проявилась и в общественных науках. В XIX веке А. Кетле и О. Конт применили редукционистский подход к исследованию человеческой культуры и общества и заложили основы того, что позднее Конт назвал "социологией". Однако, несмотря на очевидный успех этого направления, принципы редукционизма не стали универсальными для западной науки. 

Древние китайцы, напротив, обладая обширными научными познаниями, придавали первостепенное значение целостному и непрерывному характеру вселенной. Они сосредоточились на гармонических и иерархических свойствах природы. Согласно их мировоззрению, природа не может быть разделена на обособленные и неизменные элементы, как полагали западные мыслители, начиная с эпохи Просвещения. 

Недоверие к редукционизму было присуще и многим западным обществоведам XX века. Они опасались, что редукционизм как метод предполагает сверхупрощение объекта, что любые попытки свести социальные явления к более простым единицам некоторым образом будут обесчеловечивать людей. Последнее вытекает из убеждения, будто социальное и культурное поведение человека слишком сложно и интегрировано, чтобы его можно было объяснить на уровне простейших составляющих. 

Недавние исследования сложных систем подкрепили эту позицию, показав, что на более высоком уровне организации возникают свойства, которых прежде не было и появление которых нельзя предусмотреть с более низких уровней. Существовала также и своеобразная политическая подоплека недоверия обществоведов к редукционизму, основной программный принцип которого подразумевает включение законов и норм низших уровней организации в законы и нормы более общих, фундаментальных уровней. 

Это значит, что законы химии должны подчиняться, включаться в законы физики, а биологические также должны соотноситься с химическими и т.д. 

В свою очередь законы культуры, если таковые существуют, не могут вступать в противоречие с законами биологии, химии и физики. На это противники редукционизма заявляют, что с помощью биологии не предсказывается возникновение ни одного из тех качеств, которые характерны для человеческой культуры. Стало быть, в низведении культуры к биологии нет смысла. Более того, если культуру и можно свести к биологии, то в перспективе основная часть проблемной области обществоведения будет потеряна. 

Несмотря на эти опасения, в течение двух последних десятилетий явный интерес культурологии/антропологии к культурной эволюции и культурным изменениям, к распространению культурных элементов стимулировал дискуссию о том, какого рода универсалии  могут быть применены для описания и моделирования культурных процессов. Как полагал А. Крёбер, культурные «универсалии могут быть обнаружены в абстрактных свойствах или процессах, но никак не в конкретных явлениях».

Очевидно, такие базовые составляющие культуры должны иметь смысл «единиц» культуры, которые необходимы для ее теоретического изучения. По этому вопросу развернулась довольно бурная дискуссия, которая вращалась вокруг двух следующих высказываний: 

1) главная задача теоретической и экспериментальной культурологии сегодня - выделение теоретически обоснованной и эмпирически применимой единицы, в которой аккумулируется и передается культурная информация, т.к. только ее решение обеспечит очередной прорыв в исследовании процесса культурной эволюции; 

2) напротив, мы не предполагаем, что культура может быть закодирована с помощью дискретных "частиц". Более того, представляется вполне вероятным построение убедительной и достоверной теории культурной эволюции без учета фактора наследственности на уровне частиц. 

Если принять точку зрения А. Рембо о необходимости выделить некие единицы культуры для очередного прорыва в исследовании культурной эволюции, немедленно возникнет следующий вопрос: если эти единицы культуры существуют, то какие из них обладают и теоретической, и эмпирической ценностью? 

Вопрос о том, может ли культура быть закодирована в дискретных единицах, уместен в другой, более общей теме кросскультурных исследований и теории культуры:

- какова же тогда природа элементарного носителя культуры;

- как можно отличить одну культуру от другой; 
- в чем разница и что составляет основу различия культур, которые считаются 
несхожими? 

Очевидно, что проблемы единицы культуры и элементарного носителя культуры находятся в сложной взаимосвязи. Действительно, если уже открыты, пусть даже в неявной форме, некие теоретически допустимые и практически используемые единицы культуры, это открытие должно быть использовано для выявления и, следовательно, описания различий между культурами как комбинациями разных единиц. Насущной потребностью тогда остается необходимость выработать понимание того, какая степень дифференциации между двумя элементарными носителями культуры предопределяет разность культур. 

Отдавая должное дебатам по поводу единиц культуры, нельзя не заметить, что на 
протяжении последних 150 лет для определения "частей" культуры использовалось бесчисленное множество названий. 

Высокий уровень культурной организации описываются такими терминами, как "характерные черты", "конфигурации", "комплексы" и "культурные образцы" (стереотипы). На более глубинном, фундаментальном уровне действуют другие элементы: "идеи", "верования", "ценности", "правила", "нормы" и т.д. Для описания явлений высшего уровня сложности – применяется особый способ организации единиц низшего уровня. 

А если последние существуют, то какие из них служат для передачи культуры? Какие составляют основу для культурного научения, культурной диффузии и культурной эволюции? 

Надо отметить, что отголоски этой дискуссии были слышны и в отечественной культурологии. Так, М.С.Каган при анализе целостности культурных процессов в одной из своих работ («Системность и целостность») пишет: «Приходится признавать, что "духовный субстрат" не однороден, а гетерогенен, и его познание приводит к отчетливому различению качественно своеобразных "частиц" или "волн"». 

При этом он апеллирует к таким примерам, как божественный "абсолютный дух" христианской мифологии, составленный из трех частей – Бога-отца. Бога-сына и Святого духа. Троично и членение активности психики у 3.Фрейда (Я, Оно и Сверх –Я), и у наших современных психологов – М.Г.Ярошевского и П.В.Симонова, различающих три уровня психики – подсознание, сознание н сверхсознание (или надсознание). 

Но распространение на духовные процессы, по мнению М.С.Кагана, этого способа структурирования все-таки должно учитывать их сущностные отличия от явлений материальных.

Основные дискуссии относительно единиц передачи культуры были во многом порождены аналогией между культурной и биологической эволюцией. Еще не завершилось активное обсуждение единиц естественного отбора (кто-то выбирает ген, большинство отдают предпочтение особи, меньшинство все еще держится за популяцию), тем не менее, многие исследователи культурной эволюции сочли необходимым уподобить единицу передачи культуры гену. 

В результате за последние годы было предложено несколько терминов. Наиболее известны "культурген" Э. Уилсона и К. Люмсдена, а также "мем", впервые предложенный Р. Доукинсом. Из этих двух вариантов явное предпочтение было отдано термину "мем" (от слова memory - память). 

У. Дюрэм использовал этот термин для обозначения единицы передачи культуры и как главную составляющую своей теории коэволюции. Хотя некоторые исследователи приняли это понятие с сомнением, постепенно сложилась новая область исследования - "меметика". В итоге даже сам Уилсон отказался от своей концепции "культургена" и принял термин "мем", хотя его собственное определение мема и отличается от того, что предлагалось другими. 

Впрочем, в культурологии и особенно в американской антропологии общепринято равнодушное или скептическое отношение к меметике. Например, Рембо полагает, что к настоящему времени не выявлено ни одной заслуживающей доверия единицы культурного отбора. Кроме того, не считается обязательным допущение, что культура состоит из дискретных частиц, а также что подобное допущение необходимо для построения достоверной теории культурной эволюции. 

Итак, нужна ли макроединица культуры в общем порядке исследования эволюции для описания процессов передачи изменений и прогресса культуры? А если различные единицы культуры существуют, то которая из предложенных наиболее перспективна как теоретически достоверная? 

Для этого придётся предварительно уточнить - что же такое культура. 
С тех пор как в XIX веке термин "культура" был введен в научный оборот, появилось множество его определений. А. Крёбер и К. Клакхон в 1952 году насчитали их уже 164, и еще большее количество родилось после публикации их обзора. Тем не менее, все определения культуры могут быть по существу сведены к четырем основным типам. 

Во-первых, культуру определяют как нечто, находящееся в умах членов конкретных сообществ в виде знаний, верований, отношений, ценностей, идеалов и т.д. Это можно было бы назвать "идеационной культурой". Здесь уместно, по-видимому, определение такого типа:

под культурой понимаются принятые системы идей, концептуальные конструкции и семантические системы, обеспечивающие способы совместной жизни людей. 

Во-вторых, культуру определяют как общепринятые знания и стереотипы поведения. Тогда культура это:

это совокупность принятых ценностей, стереотипов поведения, верований, которые характерны для отдельного сообщества или популяции. 

В определениях третьего типа к общепринятым знаниям и стереотипам поведения добавляют материальные черты культуры. В соответствии с этим подходом культура представляет собой:

эксплицитные и имплицитные стереотипы поведения, приобретенные и передаваемые с помощью символов, составляющих отличительные свойства достижений человеческой группы, включая их воплощение в артефактах. 

И, наконец, четвертый, терминологически отличный, но, по сути, очень близкий к третьему тип определения сводит культуру к информации, носителем которой является социальная группа. При этом культуру можно рассматривать как:

информацию, а любую отдельно взятую культуру как "информационную структуру", в которой информация принимается или создается, отыскивается, передается, используется и даже утрачивается. 

Есть основания полагать это определение наиболее широким и потому его можно считать самым подходящим для оценки значимости концепции единиц культуры, поскольку взгляд на культуру как на информацию позволяет включить в это понятие и общепринятые знания, и стереотипы поведения, и материальные артефакты, а также помогает выявить особенности как небольшой группы индивидов, так и крупных человеческих коллективов. 

Культура-как-информация может накапливаться в умах людей, в артефактах, фиксироваться с помощью артефактов, специально созданных и предназначенных для ее хранения, таких, как, например, каменные таблички, книги или компьютеры. В этом случае культурные изменения и культурную эволюцию можно рассматривать как: дополнения к...

или изъятие из...

или перестройку в накопителях общей информации.

Чаще всего культурная эволюция приводит к видоизменениям и дополнениям в хранилищах информации, однако иногда культурная информация может быть и утеряна. 
Когда общества терпят крушение под воздействием внутренних проблем или в результате завоевания, как это было с цивилизацией майя или Римской империей, массивы информации теряются или декультурируются. Кроме того, важное, а иногда решающее значение для цивилизации и культуры имеют экологические катастрофы и кризисы..

Экологические бедствия в региональных, по крайней мере, масштабах, имели место еще до Рождества Христова. С древнейших времен человек только и делал, что менял, преобразовывал природу вокруг себя, и с древнейших времен плоды его деятельности возвращались к нему бумерангом. 

Обычно антропогенные изменения в природе накладывались на собственно природные ритмы, усиливая неблагоприятные тенденции и препятствуя развитию благоприятных. Из-за этого часто трудно разграничить, где на самом деле негативное влияние цивилизации, а где собственно природные явления. При этом негативность человеческой деятельности не подвергается сомнению, спор может идти только о степени влияния. 

Возможно (хотя этот факт не доказан абсолютно достоверно), человек внес наибольшой вклад в возникновение самой большой на планете пустыни Сахара. Там обнаружены фрески и наскальные рисунки, датируемые 6-4 тысячелетием до нашей эры, которые показывают нам богатый животный мир Африки. На них изображены буйволы, антилопы, бегемоты. 

Как показывают исследования опустынивание саванны на территории современной Сахары началось около 500 000 лет назад, но обвальный характер процесс принял с 3 тысячелетия до н. э. Характер жизни кочевых племен Юга Сахары, образ жизни которых не слишком сильно изменился с тех самых пор, а также данные о хозяйстве древних жителей севера континента, позволяют предположить, что подсечно-огневое земледелие и вырубка деревьев, способствовали осушению рек на территории будущей Сахары. А неумеренный выпас скота привел к выбиванию копытами плодородных почв, итогом чего явилось резкое усиление эрозии почвы и опустынивание земель. 

Те же процессы уничтожили несколько крупных оазисов в Сахаре и полосу плодородных земель к северу от пустыни уже после прихода туда арабов кочевников. Наступление Сахары на юг в наши дни также связанно с хозяйственной деятельностью коренных народов. 

"Козлы съели Грецию" - эта поговорка известна с античных времен. Козоводство уничтожило древесную растительность в Греции, копыта коз вытоптали почву. Процесс эрозии почв в Средиземноморье в античное время был в 10 раз выше в окультуренных областях. Кроме того, вблизи античных городов существовали огромные свалки. В частности около Рима один из холмов свалки был высотой в 35 метров, а диаметром в 850 метров. 

Грызуны и нищие, кормившиеся там, разносили болезни. Сливы отбросов на улицы городов и сбросы сточных городских вод поступали в водоемы, откуда потом брали воду те же жители. В Риме тогда проживало около 1 миллиона человек, можно представить, сколько они производили мусора и отходов. 

Сведение лесов по берегам рек превратило некогда судоходные водные потоки в обмелевшие и пересыхающие. Нерациональная мелиорация приводила к засолению почв, применение плуга переворачивало пласты почв (он активно применялся с начала нашей эры), вырубка леса приводила к массовой деградации почв, и, по мнению многих исследователей, привело к упадку античного сельского хозяйства, экономики в целом и крушению всей древней культуры. 

Подобные явления были и на Востоке. Один из крупнейших и древнейших городов Харрапской цивилизации (II - III тысячелетия до нашей эры) Монхефно-Даро не менее 5 раз затапливался водой, и каждый раз более чем на 100 лет. Как полагают, наводнения вызывались заиливанием водных протоков из-за неумелой мелиорации. 

Если в Индии несовершенство ирригационных систем приводило к наводнениям, то в Месопотамии к засолению почв. Создание мощных ирригационных систем приводило к возникновению обширных солончаков вследствие нарушения водно-солевого баланса. Наконец, из-за экологических катастроф, вызванных деятельностью человека, несколько высокоразвитых культур просто погибли. 

Такая судьба постигла, например, цивилизацию майя в Центральной Америки и культуру острова Пасхи. Индейцы майя построившие в первом тысячелетии нашей эры множество каменных городов, пользовавшиеся иероглификой, знавшие математику и астрономию лучше своих европейских современников, подвергли почву такой эксплуатации, что истощившаяся земля вокруг городов уже не могла прокормить население. Существует гипотеза, что это вызвало миграцию населения с места на место, и привело к деградации культуры. 

На острове Пасха (Рапануи) в Тихом океане загадочно возникла и умерла одна из 
интереснейших культур древнего мира. Богатый растительным и животным миром остров смог стать домом высокоразвитой культуры. Жители Пасхи умели писать, совершали многодневные плавания. Но в какой-то момент (вероятно около 1000 г.н.э.) на острове началось массовое производство огромных каменных истуканов, возможно олицетворявших племенных вождей. В ходе строительства статуй и доставки их на место стоянки (готовых всего около 80 статуй, весом до 85 тонн) леса острова были сведены на нет. Отсутствие древесины препятствовало строительству судов и производству орудий труда. Резко сократились связи острова Рапануи с другими островами Тихого океана, население обнищало, общество деградировало. 

И последнее, Экоцид - слово, вошедшее в наш оборот сравнительно недавно, но примеры экоцида мы можем найти еще в древности. Так, воины Чингизхана, вторгшиеся в Туркестан и Переднюю Азию разрушили там ирригационные сооружения, что в частности вызвало засоление и опустынивание земель в районе древнего Хорезма, даже Амударья из-за этого повернула на запад, что вызвало упадок среднеазиатского оазиса цивилизации. Но гораздо чаще экологические проблемы возникают из-за экономической деятельности людей. 

В истории человечества до относительно недавнего времени было сравнительно немного изменений и добавлений к мировой культуре. Хотя археологические исследования показывают, что артефакты неизбежно меняются с течением времени, никогда эти изменения не совершались с такой интенсивностью, как в течение последних 12-15 тыс. лет. 

Вернемся, однако, к основной теме – какое содержание и какую форму должна иметь универсальная культурная единица для адекватного описания культурного процесса?.

Теория информации предполагает, что информация может быть описана как дискретная единица, известная под названием "бит". Тогда, если культура есть информация, а информация может быть представлена в виде дискретных единиц, то и культуру можно рассматривать как комплекс дискретных единиц. Такой подход дает возможность сочетать и сравнивать самые разные, на первый взгляд несравнимые феномены культуры. 

Если взять ментальное состояние человека за точку отсчета, то можно найти параллели между отдельными видами культурных элементов, например музыкой и архитектурой, изобразительным искусством и поэзией. Так, например, исследователи сравнивают архитектурную теорию известного флорентийского зодчего Л. Б. Альберти и античную теорию риторики.

Философской основой для такого подхода, особенно для американской антропологии, явились работы Эрнста Кассирера (1874—1945) в 30-х годах работавшего в Йельском и Колумбийском университетах. Будучи представителем так называемой марбургской школы в неокантианстве, Кассирер в своей программной работе "Опыт о человеке. Введение в философию человеческой культуры" и других многочисленных культурологических и историко-философских трудах последовательно развивал символический подход к культуре. Мир культуры для него — мир символических форм и символических функций. При этом символ универсален, общеприменим и предельно изменчив.

Как и многие неокантианцы, Э. Кассирер пытался преодолеть метафизическое противопоставление бытия и мышления за счет разработки трансцендентального метода, связанного с рефлексией форм научного познания, а не с самой действительностью. Э. Кассирер полагал, что познание имеет дело не с вещью, а с отношением, с заданным, а не с данным. Поэтому логика развития самой философии предполагает ее эволюцию от философии науки к философии культуры и философской антропологии. 
Неокантианство традиционно проявляло большой интерес к культуре, понимаемой как совокупность духовных способностей человека, которые дают ему возможность воспринимать мир, обладающий смыслом. В кантианстве культура становилась истинным предметом "наук о духе", требующих для своего исследования новой разработки специальных познавательных методов.

При этом марбургская школа рассматривала математику как образец для социогуманитарного знания, а способы образования понятий в математике полагались в качестве эталона для образования понятий вообще.

Неокантианцы полагали, что "науки о духе" должны использовать специальные методы естествознания. Во-первых, при изучении символических форм, непосредственно создающих человеческую культуру, а, во-вторых, при исследовании тех инструменты, механизмов и способов символизации, которые определяют человеческое видение мира, поскольку сама действительность — это результат культурной символизации. 
Помимо символической сущности культуры Кассирер отмечает ее деятельностный аспект. Мир культуры — это "мир различных деятельностей", совокупность формально-символических парадигм, обеспечивающих организацию человеческого опыта. Поэтому структурные единицы культуры должны разделяться по характеру деятельности, целям и направлениям развития, но в их основе общее — символ. Поэтому культура, в принципе являясь инвариантной, в сущности — единое.