Египет и Израиль являются авторами двух величайших изобретений в области человеческой культуры – соответственно государства и религии.
Египетская официальная историография представляет собой т.н. «историогенез», для которого характерно соединение космогонии и истории. Космогонический процесс продолжается в истории: цари понимают себя как наследники, заместители и сыновья бога-отца.
Но в отличие от Месопотамии письмо развивалось в Египте не в контексте экономики, а в контексте политической организации и представительства. Первые памятники письменности – это политические манифесты возникающего государства. В результате Египет фараонов не знал «национальной» историографии, а знаменитые царские списки – это подспорье хронологии, или «холодной» памяти о прошлом.
Однако это не означает, что в египетском представлении о себе не было специфического воспоминания или воссоздания. Просто оно встречается здесь не в развернутой нарративной форме, как это обычно ожидается, а свернутое в символ, называемый «монументальным дискурсом».
Истоком происхождения этого символа является учреждение воспоминания, должное сохранять настоящее в культурной памяти. Это породило такие специфические культурные формы, как монументальная архитектура и изобразительное искусство, включавшее в себя и иероглифическую письменность.
«Монументальный дискурс» создает среду, в которой реально воплощается и государство, и вечный порядок или бессмертие. Именно государство не только обеспечивает мир, порядок и справедливость, но одновременно и установление, дающее возможность бессмертия или по меньшей мере посмертного продолжения. Именно государство держало в своих руках единственный символ и средство воплощения в коллективной памяти после смерти.
Монументальный дискурс выступает не только как средство коммуникации, но и как путь к спасению. Более того, это не просто коммуникативный дискурс сквозь тысячелетия, он обладает статусом добродетели, вечности и политической принадлежности.
Конечно, письмо скоро вышло за рамки своего первоначального контекста – монументального дискурса. Но только в нем оно до самого конца египетской культуры сохраняет в полном объеме свой изобразительный характер. Вне дискурса оно превращается в так называемый курсив с упрощенными до неузнаваемости формами письма.
Канонизация культурной памяти в Египте относилась не к текстам, а к форме визуального средства коммуникации. Его отличительной чертой по сей день является единообразие, которое заметил еще Платон: каждое произведение более или менее похоже на предыдущее. Кстати, в узком смысле, египетский канон представляет собой систему пропорций человеческой фигуры, которая вписывается в т.н. «систему квадратов».
В общем, широком смысле в качестве канона в Египте, особенно поздней эпохи, выступал храм. Храм предстает как переведенная в трехмерную и монументальную форму священная книга. Книга лежит в основе храма, а тот, в свою очередь, хранит книгу в своей библиотеке.
Египетский храм поздней эпохи (т.е. греко-римского времени) это постройка-воспоминание. Эти формы имеют иконическое значение: они нечто изображают. А именно, округлостью колонн, наклонными плоскостями и прочим представляют собой монументальную, исполненную в камне и увеличенную в 50 раз тростниковую хижину – доисторическую праформу святилища. Это тем более бросается в глаза на фоне засилья греческих образцов архитектуры того времени.
Для усиления выражения специфического исторического сознания и идентичности такой постройки-воспоминания, они покрыты бесчисленными надписями, кроме того проясняющими смысл происходившего в этих помещениях. Но основная функция этих надписей, которыми покрыты абсолютно все поверхности храма вплоть до крыши и колонн, - кодификация знания. Это космографические, богословские и мифологические тексты, строительные и инвентарные надписи, предписания и запреты храма и т.д. Это настоящая энциклопедия познавательной литературы, какая не встречается ни в одном храме других времен.
Воспоминание, символизируемое и восстанавливаемое храмом, относится именно к мифическому пра-времени, относящемуся к периоду обустройства мира богами. Упорядочивать и делать мир пригодным для жизни им помогала власть. Таким образом, вначале была власть, а не что-то иное, например, слово. В дальнейшем власть переходит от богов к полу-богам, а затем к людям и воплощается в форме государства.
Для египтян это мифическое пра-время в самом деле подлинная история, творящая действительность. А храм – это земная реализация небесной книги, воплощающая небесный план, т.е. визуализация исторического сознания, связывающая настоящее с мифическим пра-временем.
Толкование египетского храма как организационной формы культурной памяти, причем именно в форме усиления обязательности и неизменности, восходит еще к Платону. Для него египтяне – народ с самой длинной исторической памятью. Платон считает длину этой памяти 10.000 лет, в согласии с Геродотом, который в свою очередь ссылается на Гекатея Милетского.
Гекатею показали в Фиванском храме 345 статуй жрецов, которые последовательно друг за другом передавали от отца к сыну власть верховного жреца. По этому примеру можно вычислить продолжительность египетской традиции, весьма впечатляющую по сравнению, например, с греческой, где знатные роды уже через 16 поколений доходили до бога или героя.
Конечно, эта история основана на недоразумении, связанном с обилием статуй в египетских храмах. Но оно имеет под собой вполне рациональное основание. В Египте подлинное значение памятников никогда не забывалось настолько, чтобы могли сложиться легенды об их происхождении. Надписи оставались читаемыми, отстояние во времени – измеримым, язык форм – привычным. Люди знали, что это свидетельства их собственного прошлого.
С этой точки зрения позднеегипетский храм встает в один ряд с остальными метатекстами культуры, которые примерно в то же время возникают в эту эпоху всеобщих перемен в других местах Древнего мира. Там растущая осознанность традиции также вела к масштабным кодификациям, демонстрациям культурной идентичности и, прежде всего, интереса к собственному прошлому.
В Вавилоне и Ассирии возникают большие дворцовые библиотеки, в Израиле – большие произведения, включающие законы и историю, в Греции – фиксация гомеровского текста и первые опыты историографии. В Египте эти процессы начались еще раньше, но только в храме поздней эпохи они находят наиболее полное выражение.
В этой форме организации культурной памяти особенно примечательны два момента:
1. Объединение культуры и космоса. В отличие от других культур, египетская культурная идентичность сохранила неизменным отождествление себя с миропорядком. Более того, это убеждение даже интенсифицировалось до своеобразного сознания собственной исключительности. Египтяне жили в твердой убежденности, что культурная идентичность Египта и продолжение существования физического космоса – одно и то же.
2. Компактность культурной символики и невыделенность слова. В то время, когда Египет превращает храм в важнейшую форму организации своей культурной памяти, в других центрах Древнего мира, а также в Китае и Индии происходят сходные процессы упрочения культурного смысла («осевое время»). Общим элементам культур «осевого времени» является выделение слова, как центральной организационной формы культурной памяти. Возвращение к великим обосновывающим текстам сопровождалось появлением специальных институтов культуры комментария и блюдения смысла. Именно этот шаг не был сделан в Египте. Действительность была здесь кодифицирована не в текстах, а в формах письма и искусства, обрядах и образе жизни. Это привело к отсутствию форм комментирующей культуры, которые как раз и закрепляли актуальность культурного смысла.
Тем самым египетская культурная идентичность оказалась связанной с государственностью, которая не могла обеспечить сохранение потока традиции при изменении формы и принципов построения государства. А это привело к тому, что в результате чужеземного (а именно персидского) господства, т.е. из-за утраты государственности произошел разрыв традиции на политическом уровне. Это привело к необходимости полной реорганизации культурной памяти.
Согласно классическому египетскому пониманию именно государство было институтом спасения, воплощало в себе триаду: порядок-истина-справедливость и одновременно поддерживало нормальный порядок функционирования мира, обеспечивая каждому гражданину жизнь после смерти. С утратой государственности с неизбежностью должен был произойти пересмотр и этих положений, поскольку привычная картина мира рухнула.
В отличие от Египта в Израиле создается в первую очередь религия, отличительным свойством которой была независимость от остальной культуры. Известно, что религии возникают и существуют естественно и неизбежно повсюду на планете. Но повсюду они – аспект культуры, т.е. ее составная часть, а потому религии возникают и погибают вместе с породившей их культурой.
Религия Израиля же сохранилась сквозь все культурные изменения, чужеземные влияния и ассимиляции. Она стала стеной, которой исповедывающий ее народ отгородился от других окружающих культур, опознаваемых как «чужая». Иными словами, религия Второго Храма и затем еврейства становится основанием и средством сопротивления окружающей среде, выступая как автономная система перед чуждыми культурными и политическими структурами.
В Египте поздней эпохи сакрализация жизни соответствовала сакрализации страны, или идее Египта как «священнейшей страны». В Израиле времени Второго Храма освящение жизни также основано на сознании собственной исключительности. Но здесь она основана не на общности жизни, а на приспособлении к богу.
Напомню основные исторические моменты истории Израиля: 1. катастрофа Северного царства в 722 г. до н.э. и депортация 10 израильских племен. 2. появление пророков несчастья и религиозной оппозиции под растущим ассирийским давлением, обретение книги 621 г. до н.э. 3. разрушение храма в 587 г. до н.э., депортация и возвращение в 537 г. до .н.э. 4. утверждение религии Второзакония под верховной властью персов, относившихся к ней терпимо. 5. восстание против эллинизации и Маккавейские войны. 6. восстание против Рима и разрушение Второго храма в 70 г. н.э.
Очевидно, что речь не идет о нормальном случае культурного развития. Причем важнее, чем проблема межкультурного взаимодействия для истории Израиля были последствия внутренней вражды и раздоров.
Основной фигурой воспоминания в иудейской религии становится Исход. Напомню сопутствующие события. В начале было изгнание и рассеяние. Кучка израильтян под руководством Моисея дезертировала с египетских принудительных работ. И во время 40-летнего странствия по пустыне заключается неслыханный ранее договор между богом и людьми, согласно которому бог освободит евреев от политического угнетения, если они подчинятся власти бога и его пророка.
Обращает на себя внимание очень необычный факт. И Исход, и Синайское откровение, как ключевые образы происхождения Израиля, имеют одно общее основание – это экстерриториальность. Договор (Завет) заключается между чуждым, трансцендентным миру богом, у которого на земле нет ни храма, ни жертвенника и народом, находящемся на пути из одной страны в другую, на «нейтральной» синайской земле. Таким образом, сам Завет экстерриториален, т.е. не зависит от какой-то конкретной территории. Это означает, в свою очередь, что этому завету можно быть верным где угодно.
Подчеркнем еще раз, что Исход здесь рассматривается только как фигура воспоминания, а не историческое событие. Тем более, что историчность этого рассказа более чем сомнительна. Единственное упоминание об Израиле в египетских текстах относится к некоему племени в Палестине XIII в. до н.э., причем по поводу его победного уничтожения, а вовсе не к группе сбежавших гастарбайтеров.
Но здесь для нас важнее не историчность, а значение этой истории в израильской памяти о прошлом. И в этом смысле его значение невозможно переоценить. Выведение народа из Египта это акт основания, как таковой, на котором основывается не столько идентичность народа, сколько идентичность бога. Везде, где этот бог выступает, он обозначается, как «Тот, кто вывел тебя (Израиль) из Египта». Это значит: народ с самого начала детерминирован эмиграцией, рассеянием и обособлением.
С другой стороны, трудно себе представить, что, скажем, в Давидовом царстве, где в центр представления о себе было поставлено сказание об Исходе, существовала монотеистская государственная религия. Представляется, что в то время, начиная с IX и вплоть до VII в. до н.э., носителем такой религии была всего лишь небольшая группа инакомыслящих. И лишь после победы этого движения, задним числом была создана обратная перспектива, в которой начальной точкой был принят Исход.
Таким образом, в данном случае можно говорить о самоотмежевании и отделении инакомыслящей группы от общества в целом и от его культуры, при этом разоблачаемой как «чужая». Так возникает религия в контексте отмежевания от культуры, причем не чужой культуры, а своей собственной.
Это разделение имеет далеко идущие последствия и именно его символизирует Исход как фигура воспоминания. Группа, которая настаивает на том, чтобы признавать лишь одного бога, выделяет себя из общности коммуникации и утверждает себя как отдельный народ.
Иными словами, когда говорят об Исходе из Египта, речь, на самом деле, идет об исходе вообще. Об исходе из всякого профанного, нечистого, угнетающего и забывшего бога окружения. Таким способом намечена граница между «мирским» и «духовным», что станет важнейшим элементом религии нового типа.
Текстом, обосновывающим новую форму коллективной мнемотехники, которая для тогдашнего мира была совершенно новой, стало Второзаконие. Оно обосновывало не только новую форму религии, но заодно и главным образом новую форму культурной памяти о прошлом и идентичности. Новым в этой религии является не содержание, а форма.
Новизна состояла в том, что новая форма позволяла обойтись без таких привычных и естественных положений, как царская власть, храм, территория и т.п. Все это переносится извне вовнутрь, так что образуется внутренний «духовный Израиль», который может существовать в разных местах и временах независимо. Соответствующая мнемотехника, позволяющая оживлять, сохранять и поддерживать в культурной памяти все важнейшие связи, изложена во Второзаконии.
На Торе, таким образом, основывается память о прошлом инакомыслящей группы, диссидентского движения, причем обоснование это идет под знаком дифференциации. Центральная фигура этого воспоминания – история эмиграции и освобождения от чужбины.