Следующий пример - из жизни древнего мира относится к Греции и последствиям возникновения здесь письменной культуры, поскольку именно культура Древней Греции и Ионии, начиная с 6-5 в. до н.э., считается прототипом письменной культуры.
Греческий алфавит - это первая знаковая система, в которой знаки изображают отдельные звуки языка, в отличие от финикийской – слоговой, или, тем более, идеографической системы египтян или китайцев и клинописи вавилонян. Величайшее значение этого шага - в существенном упрощении письма, а, следовательно, в расширении сферы его применения. Второй существенный момент в том, что он неизвестным дотоле способом повлиял на человеческий дух.
Имеется в виду достижение состояния, поименованного Э.Хэвилоком, как «дисциплинирование духа», связанного, по-видимому, с абстрактностью алфавитного письма. По его мнению, именно воздействие этого дисциплинирующего мысль фактора привело к появлению философии в Греции.
В соответствии с этой теорией абстрактности, письмо есть нечто дважды внешнее: его содержательная сторона относится к стороне выражения языка. Отсюда тройственное расстояние письма от мира: понятия воспроизводят мир, язык – понятия, а письмо – язык, причем на уровне фонетической артикуляции.
Полной противоположностью является египетское иероглифическое письмо. За счет своей реалистической образности, оно передает непосредственно окружающий мир, а своей знаковой функцией – одновременно и фонетический и семантический уровни языка.
Таким образом, египетское письмо как бы передает не только то, «что в голосе», но и то, «что в душе», а еще и сверх того и то, «что в мире». Иными словами, в иероглифическом письме язык создает более многогранную и многосвязную реальность, чем в звучащей речи. Поэтому Египет можно характеризовать еще и как культуру зрительного образа, т.е. письменной культурой в более широком смысле.
Конечно, эта система гораздо труднее, чем греческая, но зато и ее результаты гораздо более весомы и значимы. Поэтому и социальный престиж этой системы гораздо выше, поскольку письмо в Египте – это высшее и священнейшее выражение смысла.
Израиль не принимает зрительного образа, но является словесной культурой с существенной функцией письма. Судите сами: израильский Бог – писатель. Он автор и писец дарованных им на Синае скрижалей Завета, он же ведет книгу учета людских дел. Таким образом, как и в Египте, письмо становится ключом к пониманию священного, вечноустановленного мира.
Напротив, греческое алфавитное письмо – это абстрактное письмо для записи звучащей речи, в котором заключены подлинное звучание и подлинная реальность языка. Эти тексты не выставляют напоказ свою письменную природу, а скорее демонстрируют плавный переход к живому голосу и общению.
Все эти факторы образуют три основные характерные черты греческой письменной культуры: 1. она не вытесняет устность в субкультуру, а перенимает ее формы и ведет ее к более интенсивному самораскрытию. 2. в письме не заложен исток священных писаний, поскольку оно не открывает доступ ни в одно из священных пространств. У греков, как и у кельтов, у персов-зороастрийцев и в индийских Ведах, священные тексты подлежали исключительно устной передаче. 3. употребление письма не требовало официального разрешения. Поэтому к ним можно отнести слова Цицерона о римлянах: « им чужда вверенная публичной записи публичная память о прошлом».
Можно утверждать, что восточные системы письма с самого начала развивались как орудия политического представительства и экономической организации, поэтому они были неразрывно связаны с бюрократией, пользовавшейся письмом для управления крупными сферами правления. Иными словами, письмо – было орудием организующего подчинения действительности и властного представительства. Очевидно, что в этот мир письма «устная традиция» и литература допускаются очень ограниченно.
Особый путь греческого культурного развития порожден, разумеется, не одной только системой письма, но также и социополитическим пространством его применения, не занятым указующей речью правителя или бога. Именно этот вакуум власти способствовал проникновению устности в греческую письменную культуру.
Отсюда, скорее всего, происходит современная трактовка западноевропейской национальной идентичности через духовный мир, порожденный поэзией индивидуальности в литературе и науке. Поэтому в греческой культуре никогда не могло появиться то, что Р. Пфайффер назвал «тиранией книги» в восточном и средневековом мире.
Еще римский историк иудей Иосиф Флавий с гневом отмечал, что у греков было бесчисленное количество книг, которые при этом все противоречат друг другу, в отличие, скажем от евреев, у которых всего 22 книги, содержащие рассказ о всех временах от создания мира до Моисея, а затем до Артаксеркса. В этих книгах нет противоречий и поэтому им все верят. К тому же, традиция греческой литературы коротка, ведь известно, что у греков нет писания, которое было бы старше гомеровских поэм. Гомер же жил, несомненно, позже троянских событий, да и вообще он, говорят, не оставил своих поэм в письменном виде.
Как раз это, бросающееся в глаза восточному наблюдателю противоречивое многоголосие представляет собой специфическое достижение греческой письменной культуры. Ведь у евреев и вообще на Востоке пространство письма священно и потому открыто лишь тем, кто уполномочен общаться с божеством, т.е. священникам.
Такое противопоставление греческой и израильской культуры Иосифом во многом схоже с противопоставлением греческого и египетского искусства у Платона в его «Законах». Там тоже речь идет о противоречии между культурой постоянного индивидуального новаторства через эстетическое воздействие и культурой официальной застылости под знаком истины.
Представляется, что такая параллель (причем, Иосиф, скорее всего, даже не знал об этой позиции Платона) демонстрирует сущность структурного различия в отношении к традиции, т.е. к культурной памяти, у греков, евреев и египтян.
Один из самых сильных аргументов, приводимых Иосифом в подтверждение того, что еврейское знание истинно, а греческое нет – это утверждение, что евреи умирают за свое священное писание, но ни один грек не станет умирать, скажем, за Геродота. Но здесь Иосиф сильно ошибается. Именно Геродот передает признание афинян, что они готовы умереть за свое «эллинство» как признак общности крови и языка, общие святилища и обряды и сходные нравы. Это случилось еще во время переговоров афинян с персидским царем во время окончания персидских войн.
Именно это осознание принадлежности является гарантией того, что «пока жив хоть один афинян, примирения с персами не будет». Что и означает – умереть за эллинство.
Зарождение т.н. «панэллинского» сознания вовсе не разумеется само собой для народа, у которого не заметно ни малейших зачатков политической идентичности и различные политические единицы которого ведут между собой враждебную внешнюю политику. Эта идентичность в большей мере есть порождение написания и распространения текста – «Илиады».
Скорее всего, Гомер жил или уже в переломную эпоху, или в самом конце предыдущей героической эпохи, расцвет который приходился даже не на микенскую культуру, а на время ранней архаики. Потому что гомеровские поэмы принадлежат к такому контексту организационной формы культурной памяти, который воссоздает прошлое, на котором основано представление группы о себе. В свете явно обозначившейся гибели современной ему культуры произведения Гомера должны были существовать независимо от создавшей их общности культурной памяти и стать основанием для новой памяти о прошлом.
Таким образом, в Греции перед нами тот же самый феномен, что и в Израиле – обе нации сложились с опорой на обосновывающий текст. Но в Израиле это происходило под знаком дифференциации – на Торе основывается память о прошлом инакомыслящей группы, диссидентского движения. Центральная фигура воспоминания – это история эмиграции, ухода, освобождения от чужбины.
В Греции на «Илиаду» опирается под знаком интеграции общая память о прошлом многих раздробленных и даже враждующих групп. Здесь центральная фигура воспоминания – история коалиции, объединения панэллинских сил против восточного врага. Правда, надо отметить, что распространение гомеровского текста происходило не в условиях книжной культуры, а в формах культуры праздничной рецитации. Причем рапсоды 6 в. до н.э. с самого начала объединяют в себе 3 функции: - предание; - толкование и - передачу текста. Т.е. они не только развлекают зрителя, но и присоединяют к этому задачи филолога и учителя. Ксенофан, сам бывший рапсодом, говорил, что «у Гомера учились все».
Сейчас мы говорим о первой фазе формирования и организации общегреческой культурной памяти. Поначалу это происходило в форме национального закрепления гомеровского текста на панафинейских играх в виде соревнования в чтении (рецитации) Гомера. Далее эта традиция распространилась на все общегреческие праздники. Таким образом Гомеровские поэмы в неразрывной связи с общегреческими праздниками обосновывают проект этногенеза вне зависимости от политической идентичности.
Гомеровский эпос и общегреческие игры представляли собой символ объединения такой же интегративной силы, как позже, в эпоху афинской демократии Великие Дионисии и трагическая поэзия для коллективной идентичности складывавшегося афинского гражданства.
Вторая фаза организации культурной памяти греков начинается в Александрии в 4-м в. до н.э. Ей предшествует глубокий перелом, коренным образом изменивший сознание времени и истории. На традиции теперь смотрят теперь как на произведения завершившегося прошлого, которое уже не способно к продолжению.
В это время на территориях, окружающих Средиземноморье, началось распространение единой культуры, в которой было не меньше восточных, чем греческих черт. Это означало для греческих городов не меньшее изменение, чем для всего остального Древнего мира. К симптомам этого изменения относятся монархия и бюрократия, обожествление правителей, профессионализация политики, военного дела, управления и знания. Причем большая часть этих черт восходит скорее к Персии, чем к Греции.
Учтите, что не тексты, а подход к текстам в данном случае означает восточное влияние.
В этот момент в Александрии происходит не продолжение, а разрыв, который помещает прошлое, «древнее» на пьедестал недостижимого совершенства. По сути дела, из Александрии оглядывается на греческую иная, новая культура. Новизна и оглядка на прошлое прямо связаны между собой. Но такой разрыв не может быть полным. Должно остаться нечто, соединяющее прежнюю традицию, лишенную возможности продолжения, и новую культуру. Это требование существует потому, что такой разрыв может быть преодолен только актом отождествления, который признает прошлое своим, а древних – своими учителями. Прошлое должно пройти, но не стать чужим.
В некотором отношении повторяется опыт Гомера. В Александрии также речь идет о кодификации воспоминания, как создания культурной преемственности. Царь Птолемей I открыл первый Музей, как учреждение для поддержки литературы и искусств, муз. Там собирались, каталогизировались, сравнивались и комментировались самые разные тексты. В конце продолжавшегося века отбора был установлен т.н. «канон классиков».
Тем самым было достигнуто такое упрочение культурного смысла, которое по своей способности сопротивляться времени не уступало еврейскому канону. Так возникла культура, когерентность и преемственность которой была основана на текстах и их толковании. Именно институты интерпретации обеспечили культурную преемственность от «филологов» через монахов Средневековья к гуманистам Просвещения.
Этот процесс так же являлся этногенетическим, поскольку вместе с текстом упрочивается и сознание национальной сплоченности. Процессы канонизирующего обособления и упрочения традиции протекали в Греции и Израиле не только практически одновременно, но и в тесном контакте. Это вряд ли относится к проходившим примерно в то же время процессам возникновения буддийского и конфуцианского канонов, которые имели другие центры кристаллизации, нежели на Востоке и в Греции. А тексты зороастризма, как и веды, вообще запрещено было записывать.
Оба упомянутых процесса приходят к завершению до того, как, уже в эпоху персидского господства, начинаются общие культурные изменения в Средиземноморье, когда Греция переходит к культуре чтения и письма, а в Израиле эпохи Второго храма книжники становятся хранителями традиции и носителями культурной памяти.
В обоих случаях результатом было упрочение культурного смысла до состояния культурного образца, завершенного и способного сопротивляться времени. В Израиле книжники оглядывались на эпоху пророков от Моисея до Артаксеркса. А в Греции такой окончательно завершенной эпохой считалось время от Гомера до Еврипида.
В целом, сейчас практически ни у кого не вызывает сомнений, что уникальная эволюция идей, из которой вышли основные обосновывавшие тексты в течение очень немногих столетий, является порождением греческой письменной культуры. Философия и наука, т.е. развитие дискурса, подчиненного логическим правилам нахождения истины, представляют собой специфическое достижение Греции, особый путь греков.
Греческая письменная культура имела две особенности. Первая состоит в том, что она не отталкивается от устной традиции, а принимает ее в себя и продолжает. Вторая – в том, что она вырабатывает новую форму интертекстуальных отсылок. Имеется в виду реакция текста на текст, как двух собеседников друг на друга, а также отсылка к другим письменным текстам, текстам прошлого. Появляется необходимость аргументации по существу, не полагаясь на силу и убедительность устного рассказа.
Именно это следствие применения системы алфавитного письма, когда коммуникация вынесена за пределы ограниченного временем и пространством круга слушающих («коммуникация, свободная от взаимодействия»), Н.Луман рассматривает в качестве первопричины возникновения философии. Хотя здесь можно привести в пример Китай, где в рамках сложной идеографической системы письма развился философский дискурс, ничем не уступающий греческому.
Соответственно, должны были возникнуть учреждения, в которых ведется такой диалог с текстами и которые устанавливают и сохраняют правила поддержания и возобновления исходного контекста. Таковыми были платоновская Академия и аристотелевский Перипат. Без них возникновение западной философской традиции в современном понимании было бы невозможно. Именно благодаря им, мы сегодня имеем возможность ссылаться на Платона и Аристотеля, как на «предыдущих ораторов», так же как и на Канта, Гегеля, Соловьева и т.д.
Но организованный таким образом письменный коммуникационный процесс привел к еще одному неожиданному результату.
Как подчеркивал Н. Луман, коммуникация предполагает переживание различия между сообщением и информацией. В устном взаимодействии это различие бывает невидимо. Только письмо вынуждает к этому различению. Именно в этом смысле письмо и книгопечатание являются более коммуникативными формами коммуникации, поскольку вызывают более специфическую реакцию на коммуникацию, чем в случае устной коммуникации.
Так возникает новая форма обращения к текстам, которая вызвала появление новой формы мышления – противоположной той, которую Леви-Стросс называл «первобытным мышлением». И оно предполагает наличие критики и авторитета в описываемой предметной области. Возникает тройное отношение между автором, предшественником и предметом.
Оказывается, такая форма обращения к текстам является предварительным условием « эволюции идей». Для этой эволюции далеко не достаточно одного только алфавитного письма. Здесь требуется еще обращение к обосновывающим текстам, подхватывание предыдущих высказываний, подчинение критериям истины и пр. Именно благодаря этим обстоятельствам появляется новый фактор эволюции - мышление приобретает историю.
В отличие от носителя устной традиции, письменный автор несет ответственность перед форумом уже написанных текстов и должен доказывать свои права с помощью нового, доселе не сказанного. На этой основе в Греции возникает дисциплина критического обращения к существующим текстам, которая затем упрочивается до самостоятельного подразделения культурной памяти, которое мы теперь называем наукой.
Эта же, заключенная в самой письменности динамика, лежит в основе проекта, который сам себя назвал философией. Хотя надо еще раз подчеркнуть, что письменная традиция хоть и основная , но не единственная причина появления такого проекта.
В заключение этой темы хочется обратить внимание на один занятный факт, с которым вы наверняка сталкивались. Широко известен феномен, прославленный Карлом Ясперсом, под названием «осевое время». Он писал, что в этот период стекается вместе невероятное. В Китае живут Конфуций и Лао Цзы и возникают все направления китайской философии. В Индии живет Будда, возникают Упанишады и все философские возможности вплоть до скепсиса и материализма. В Иране Зороастр строит свой образ мира как арены борьбы добра со злом. В Палестине выступили пророки Илия, Исайя и Иеремия. В Греции появились Гомер, Парменид, Платон, Гераклит, трагики, Фукидид и Архимед. И все это выросло в течение нескольких столетий практически одновременно, причем все они ничего не знали друг о друге.
На самом деле, этот временной промежуток растянут на тысячелетия и, по сути, время здесь не имеет главного значения. Скорее можно говорить о том, что при условии достижения определенных культурных состояний прорывы, связываемые нами с такими именами, возникают снова и снова.