Итак, мы показали, что идентичность есть дело знания, сознания и рефлексии. Содержательным и формальным выражением этого знания является культура.
На уровне исходных структур между социальными (в этническом смысле), политическими и культурными формациями наблюдается полное соответствие. Это соответствие определяется еще и приблизительно постоянным численным составом таких групп – порядка нескольких тысяч человек. И по сей день большинство языковых и этнических образований имеют этот «естественный» размер.
Все, что выходит за эти рамки – есть результат интенсификаций. Больше того, именно несовпадение между этническими, культурными и политическими образованиями прежде всего вызывает рефлексию. В силу этого обязательный и обязывающий культурный смысл становится осознанным, а не само собой разумеющимся.
Исходный альянс между этнической, культурной и политической формацией начинает разрушаться и порождать проблемы, которые условно можно разделить на две группы: проблемы интеграции и проблемы дифференциации.
Рассмотрим первый тип проблем.
Когда этнические союзы объединяются в более крупные союзы в результате миграции или завоевания, возникают проблемы интеграции и адаптации к культуре. Доминирующая культура получает теперь межэтническое значение и становится высокой культурой, вытесняющей заслоненные ею культуры. Символический мир смысла такой культуры должен теперь решать новые задачи – стабилизации весьма непрочных политических формаций и интеграции множества разнообразных культурных формаций. Решение этих задач приводит к переходу культуры в новое – более сложное, высокое состояние – интегративно интенсифицированной культуры.
Такое движение находит свое выражение в колоссальности символических форм и стиля этих высоких культур. Масштабы этого языка форм как нельзя лучше соответствуют тем гигантским усилиям, которые требовались для сохранения политического образования имперского типа. Примерами могут служить египетские пирамиды 4-ой династии, мавзолеи Ленина и Мао, на постройке которого было занято 700 тысяч человек. В 1800 г. Вильям Вуд высказывался за то, чтобы в Лондоне была воздвигнута гигантская пирамиды в знак единства английского народа для защиты от Наполеона. Возможно, он был вдохновлен библейским рассказом о построении Вавилонской башни: Построим себе город и башню высотою до небес, И сделаем себе имя, иначе мы рассеемся по лицу земли!
Имя здесь является центральным символом этнической идентичности. Из завершения этой истории мы знаем, что Яхве разрушает эти планы не только разрушением башни, но и смешением языков. Невозможно точнее указать на тему идентичности. Еще Аристотелю было известно, что общий язык – исконное средство для образования человеческих групп.
Итак, интеграция, или создание крупномасштабной этнополитической идентичности поверх естественных формаций объединения людей в общества приводит к тому, что культура становится предметом рефлексии. Возникает культурный плюрализм, который способствует формированию культурного сознания. Имплицитные культурные формы становятся эксплицитными.
Однако культура не всегда оказывает интегрирующее и унифицирующее действие. В не меньшей степени она имеет стратифицирующее и разделяющее влияние. Самый яркий пример этого – индийское кастовое общество. Кастовые различия – чисто культурного свойства внутри общей этнической идентичности. Т.е. кастовая система вводит неравенство культурного происхождения.
Принято считать, что зарождение ее произошло в момент утверждения письменной традиции вместе с появлением аристократической касты писцов. Между пишущей, управляющей и правящей элитой и работающей и производящей массой появляется пропасть. И чем сложнее культура, тем шире эта пропасть. Существует ли представление о себе общее для этих двух слоев, мыслят ли они себя по-прежнему членами одной группы?
Помимо этого, стратифицирующая, создающая неравенство функция культуры может действовать в двух направлениях: - В направлении социологической дифференциации по признаку знания и - В направлении этологической (поведенческой) дифференциации, противопоставляя утонченные формы жизни элиты грубым формам жизни массы.
Так культура становится феноменом высших слоев. При этом она считает себя культурой просто, а не культурой элиты, противостоящей культуре остального народа. Т.е. часть – элита претендует на репрезентативность по отношению к целому. Культура центра, как культура империи всегда опиралась лишь на узкую прослойку элиты. Но при этом она символизировала социальную идентичность общества в целом. Поэтому и сейчас культура осознается как принадлежность к людям более высокого сорта. В некотором смысле это сознание идентичности тоже можно назвать культурной идентичностью.
В этом смысле нужно различать репрезентативную и эксклюзивную культуру элиты. Последняя, например, культура говорящей по-французски европейской аристократии XVIII века никогда не мыслит себя репрезентативной в этническом смысле. Русский аристократ того времени чувствует себя связанным гораздо теснее с французом того же сословия, чем со своим земляком из крестьян.
В сходном смысле А.Смит различает «горизонтальные» и «вертикальные» этносы. Горизонтальные – аристократические. Культура здесь осуществляет стратифицирующее воздействие и практически не распространяется книзу. В вертикальных этносах напротив, единая этническая культура пронизывает все слои населения.
Дифференциация и эгалитарность
Каково смысловое значение в различении двух видов идентичности: той, которая подчеркивает единство, и той, которая подчеркивает своеобразие? И вообще, можно ли подчеркивать одно, игнорируя другое? Разве идентичность не подразумевает одновременно единства и своеобразия? Подобные упреки вполне обоснованы.
Да, культура создавая внутри себя идентичность, наружу экспортирует чуждость, которая может интенсифицироваться до ксенофобии, ненависти между народами и войны на уничтожение. Надо четко понимать, что эта амбивалентность является естественной формацией культуры. Любовь и ненависть суть две стороны одной и той же исходной функции группообразования.
Ярчайшим проявлением этого механизма является китайская стена. Интенсификация отмежевания, направленного вовне, неизбежно влечет за собой усиление внутреннего единства. Ничто не сплачивает сильнее, чем наличие внешнего врага и отграничение от него. Отсюда вытекает агрессивная внешняя государственная политика, как лучшее средство против внутриполитических трудностей.
Такое различение необходимо проводить в зависимости от того, какими факторами вызвана интенсификация культурных формаций – ведущими скорее к дифференциации или же, наоборот, к интеграции. В обоих случаях одно невозможно без другого. Но, тем не менее, тип культурной интенсификации в каждом случае принципиально иной и зависит от рода проблем, вызвавших его к жизни.
Многие культурологи вообще видят суть культуры в ее интенсифицированной форме – неважно дифференцированной или интегрированной. В любом случае необходимо введение понятия т.н. «пороговой структуры». В значительной степени ее определяет сам человек, являющийся носителем этого пограничного признака. В таком качестве могут выступать татуировки, украшения, костюмы, кухня или предания и мифы и т.д. Вспомним хотя бы шотландские орнаменты и расцветку килтов, которые одновременно являются отличительными знаками кланов.
Все это не просто есть, но и отграничивает от «других», маркирует. Причем в понимании естественных народов такое представление о границе гораздо важнее, чем, например, установленное межевание полей.
В идеальном случае, пороговая структура не просто отграничивает данную культуру от других культурных форм, но и подразумевает, что собственная культура является культурой вообще, в отличие от остальных – которые тем самым признаются недочеловеческими. Прочими культурами они являются только для культурологов.
Вернемся к дифференциации культурных форм. Показано, что дифференциально интенсифицированная идентичность – это анти-идентичность, это движение сопротивления. Такие анти-идентичности создаются и поддерживаются против доминирующей культуры и типичны для разного рода меньшинств.
Примеров таких анти-идентичностей масса: здесь и франкоговорящее население Канады, говорящее по-бретонски население Франции, каталанцы, баски и галисийцы в Испании и т.д.
Принцип противопоставляющей дифференциации является одной из самых общих черт коллективной и индивидуальной идентичности. Как не может быть понятия себя без понятия другого, так же не может быть и мы-сознания в отсутствие других групп.
Другая типичная ситуация, ведущая к дифференцирующей интенсификации культурных формаций, - это ситуация межкультурного антагонизма. Такой идеально-типический случай представляла собой Россия XVII-XVIII вв. Модернизация, охватившая в то время всю Европу, пришла и в Россию и вызвала к жизни культурный дуализм. Старая культура налично противостояла новой, символика одной всегда представляет собой переворачивание или отрицание другой.
Это приводит к возникновению дифференцирующего культурного смысла: нечто делается определенным образом прежде всего потому, что другие делают это иначе. И для того, чтобы отметить свою непринадлежность к этим другим.
Такие, на первый взгляд, незначительные моменты, как ношение бороды, крестный ход против солнца, крестное знамение двумя, а не тремя пальцами приобретают у старообрядцев характер высшего вероисповедного значения. Так происходит потому, что в новой церковной традиции, в реформированной церкви поступают наоборот.
Подобный дуализм старого и нового был характерен не только для России, но и для всех европейских стран, попавших под воздействие толчка к модернизации в то время, данным Просвещением.
Дифференциация возможна не только сверху вниз, или от периферии к центру, но и наоборот. Она не случайно имеет значение «благородного» отличия от низов. Мы снова возвращаемся к случаю эксклюзивных элитарных кругов.
Эти верхние слои общества повсюду особенно стремятся к видимому выражению своей особости и поэтому особо склонны к созданию символики, наделенной прежде всего пороговым смыслом. Сюда можно отнести, например, длинные парики и специфические одежды европейской аристократии эпохи Просвещения.
Культура в состоянии ее дифференцирующей интенсификации неизбежно связана с особым сознанием принадлежности и сплоченности, т.е. с мы-сознанием. Это сознание находит опору и выражение в пороговой символике. Так возникает ответ культуры на вызов другой культуры, а не на вызов хаоса.
В случае необходимости закрепления пороговых норм, т.е. в состоянии т.н. порогового укрепления культура переходит в иное состояние – она становится религией. Это верно не только для элитизма, хотя существуют типичные религии высших слоев, но и для культурных форм, основанных на горизонтальной дифференциации – этницизма и национализма.
Примеры этого мы можем увидеть в древней Иудее и Египте. Их выбор состоял в канонизации собственной культурной памяти. Эта канонизация означает: все, что признается чуждым или несущественным – изгоняется, а все, что обладает формирующим и нормативным смыслом – сакрализуется. Т.е. наделяется признаками обязательности и неприкосновенности в последней инстанции.
Гибель этносов (за редкими исключениями, например инков и майя) – результат не физического уничтожения, а коллективного и культурного забвения.
Так, с утратой земли, храма и политической идентичности, какую понесло иудейское царство в 6-ом веке до н.э. соединяется обычно и утрата этнической идентичности. Именно так произошло почти за 140 лет до этого с десятью племенами Северного царства, угнанных ассирийцами. Эти этносы забыли, кто они или кем они были, и растворились в других этносах.
Такая судьба рано или поздно постигла все древние этносы, кроме еврейского, которые сумели не допустить забвения собственной идентичности посредством объединения религии с этнической принадлежностью. Для этого используется следующая модель: дифференциация и сопротивление через «сакрализацию идентичности».
В этом же направлении шло развитие идентичности и в древнем Египте.
В нашем мире происходили и происходят изменения в организации культурной памяти, например, через новшества в области кодирования (письмо), циркуляции (книгопечатание и пр. средства мультимедиа) и традиции (канонизация или деканонизация). Теперь понятно, что такие изменения могут повлечь за собой весьма глубокие изменения в области коллективных идентичностей.
Так, феномен возникновения национального государства в Новое время совершенно обоснованно связывается с изобретением книгопечатания. Вот что обращает на себя внимание: интенсификация культурной идентичности всегда сопровождается формированием особых культурных технологий. Имеется в виду письмо в высоких культурах древности, письмо и мнемотехника в Греции, мнемотехника в брахманской Индии. Это относится даже в Ассирии, где основные достижения относились прежде всего к военной области и только в последнюю к культурной.
Основание ассирийской империи связывается в первую очередь с культурным институтом, который они же, похоже, и изобрели – дворцовой библиотекой (национальной, как сказали бы сегодня). В ней была собрана вся культурная память ассиро-вавилонского общества, зафиксированная в письменной форме. Причем собранный таким образом поток традиции был подвержен сплошной кодификации, влекущей за собой начатки канонизации и комментирования. Т.о. видно насколько сильное воздействие на культуру государства того времени и его дальние перспективы оказало открытие этого культурного института.
Поэтому идею национальной библиотеки также следует понимать как мобилизацию культурной памяти в виде отграничивающей и интегрирующей интенсификации. Но все-таки самым действенным стабилизирующим средством для этнической идентичности оказалась религия. Все случаи необычного этнического долголетия от самаритян до басков обнаруживают одну и ту же форму слияния этнической идентичности с религиозной организацией.
Очень наглядно проблемы дифференцирующего воздействия культурных интенсификаций проявляются сегодня в современной нам России. С высоты обретенного нами культурологического знания нам достаточно просто обозреть те процессы, которые происходят в национальном сознании народов, населяющих нашу страну.
Становится очевидно, что, несмотря на разной степени глупости объяснения погромов в Кондапоге – от криминальных разборок, до подстрекательства из Москвы – мы имеем дело с типичным случаем культурного столкновения. Укоренившаяся, стабильная мы-идентичность с четко очерченными и сложившимися границами, нормами и формами поведения столкнулась с более молодой и динамичной формацией.
Эта последняя проявляет естественную агрессивность в завоевании собственной доминанты, в подчинении себе других, более старых, неподвижных и, по-видимому, слабых культурных идентичностей. Ослабление коренной мы-идентичности произошло по очевидным причинам: - размывание границ исторической культурной памяти, - стирание привычных нормативов, - отсутствие новых императивов поведения, связанное в том числе с неприятием тех, которые доминируют в субкультуре элиты и т.д. Все то, о чем мы говорили ранее.
В то же время происходит усиление молодой мы-идентичности в рамках культуры, условно назовем ее – мусульманско-кавказской. Это усиление также происходит вследствие действия факторов, которые мы уже разбирали: наличие внешнего врага, радикализация норм поведения с ростом религиозных тенденций, рост населения и необходимость в связи с этим в освоении новых территорий. Причем, как мы выяснили ранее, слияние этнической и религиозной составляющей – очень сильный фактор в конкурентной борьбе с другими этносами, дающий существенные преимущества его обладателю.
Налицо естественное развитие событий, которое не раз наблюдалось в истории народов мира. Одни культуры, которые казались мощными и незыблемыми, уходят по казалось бы непонятным на первый взгляд причинам. А на их место приходят совершенно новые, нежданные порядки и несущие их этносы. Мы увидим примеры этого в ближайших лекциях, где рассмотрим историю падения Вавилона и Египта и возвышения Греции и Израиля.
Я специально собираюсь остановиться на этих классических примерах, чтобы сделать еще яснее картину тех процессов, которые происходят в наши дни на нашей земле.